Адриана Триджиани - Поцелуй, Карло! [litres]

– Вы не похожи на женатого мужчину в поисках приключений.

– Вы мужчин видите насквозь.

– Что вы имеете в виду?

– Знаете, о чем они думают, что ими движет, заранее знаете, как они поступят.

– Только как поступите вы.

– Меня так легко прочесть?

– Абсолютно.

– А вы очень придирчивы, правда?

– Вы что-то слышали обо мне прошлым вечером?

– Музыка играла очень громко. Женщины были бодры. Когда они не дышали мне в ухо, то наступали на ноги.

– Бедняга.

– Хотите знать все, что они мне рассказали?

– Все.

– Я знаю, что вы вдова. Как давно?

– Пять лет.

– И что у вас есть сын по имени Ауги. Милый малыш.

– Очень. Вы видели его сегодня у прилавка.

– Видел. Резвый парнишка.

– Очень.

– Я знаю, что вы живете одна с сыном в доме 45 на Гарибальди-авеню. Дом вы купили вместе с мужем, перед тем как он ушел на войну. Одна дама считает, что вы заплатили за него пять тысяч долларов и страшно переплатили, а другая сказала – три тысячи пятьсот и оторвали за бесценок. Знаю, что вы произносили выпускную речь и что как-то раз вы сказали миссионерскому священнику, собиравшему пожертвования, что он не должен просить денег для помощи бедным Европы, потому что сначала следует помочь бедным Истона в самой Пенсильвании. Что вы однажды после мессы оттаскали за ухо мальчишку, который наврал своим корешам из бейсбольной команды, что вы его поцеловали. На фабрике вы – уважаемый мастер, строгая, но справедливая. Еще одна дама сказала, что не удивится, если в один прекрасный день вы обзаведетесь собственной фабрикой. Насчет вашего сердца царит всеобщее согласие. Некоторые считают, что вы еще не оправились от потери мужа, а есть и такие, которые думают, что никогда не оправитесь.

– Сведений больше чем достаточно.

– Информация о недвижимости поступила от Чачи Тутололы.

– Она как газета «Стелла ди Розето», только получаешь новости, не испачкав руки в типографской краске.

– Хотите кое-что узнать обо мне?

– Лучше бы мне не углубляться в подробности. Тогда, если спросят, не придется лгать.

– По-моему, вам ничего не грозит.

– Не доставить телеграмму адресату – федеральное преступление.

– Кто сказал, что я не собираюсь ее доставить? Завтра на обратном пути я брошу ее в почтовый ящик Тутололы.

– Какой скандал!

– Да, это может встряхнуть.

– Как минимум. Так расскажите же мне о себе. – Мэйми сделала глоток газировки.

– Мама умерла, когда я был маленьким, а отец – вскоре после Великой войны. У меня нет ни братьев, ни сестер. Я живу у дяди и тети в подвале, они забрали меня к себе, когда мне было пять. Они владеют службой такси – это их седан. Еще я работаю в Театре Борелли. Суфлером. Это человек, который подсказывает актерам слова, когда те их забывают. Я взял заказ в Эмблере, и у меня в такси умер пассажир. Я до сих пор еще не оправился от этого. Я был обручен с Терезой Де Пино, все зовут ее Пичи. И недавно разорвал помолвку, потому что считаю, что она меня не любит. А я хочу любить и быть любим.

– Наверное, затем вы и прикинулись важной шишкой.

– Я не падок на подхалимаж.

– Если нет, то почему вы не выдали себя за каменщика?

– Потому что каменщик не был приглашен на юбилей, а меня не попросили доставить телеграмму в Союз каменщиков Розето. Своей работы я не стыжусь. Я – таксист. И не сноб.

– Пичи знала, кем вы были на самом деле?

– Нет.

– То есть вам не за что злиться на нее.

– Это она на меня злится. Думаю, она с удовольствием стерла бы меня в порошок.

Мэйми расхохоталась, запрокинув голову. Она давно уже не смеялась так громко и так искренне, с тех самых пор, как Ауги ушел на войну. Ники Кастоне, такой серьезный Ники, невзначай задел веселую струнку в ее душе.

– Вы смеетесь надо мной?

– Нет, я смеюсь, потому что вы на самом деле считаете, будто она должна убить вас за то, что вы ее бросили.

– Ей тридцать четыре года. Она малость в отчаянии. Хотя она утверждала, что ей двадцать восемь, и, в общем-то, это ее право.

– Безусловно.

– А сколько вам? – поинтересовался Ники.

– Двадцать семь. Но когда ты в печали, тебе сто лет, и ни на день меньше.

Ники отвез Мэйми к ее дому. По пути от «Перелли» они почти не разговаривали, но это было приятное молчание.

– Это ваш дом?

– Да.

Он присвистнул.

– И всего за пять тысяч долларов?

– Мы заплатили две с половиной тысячи.

– Вообще не деньги.

– Меньше слушайте сплетни.

– Спокойной ночи, Мэйми, – улыбнулся Ники. Он положил руку на дверцу машины, чтобы ее открыть, но вместо этого оказался к ней лицом к лицу. – Я хотел попытаться вас поцеловать. Думал об этом всю дорогу.

– Неужели?

– Но я никогда вас не поцелую. Я не должен обнимать вас. Не должен оставаться с вами ни одной минуты дольше, потому что вы и так подарили мне свое время, позволив вас подвезти. Вы смеялись моим шуткам, вы были добры и прекрасны и не осуждали меня. Так вот, для меня вы – совершенство, это был превосходный вечер, и у меня останется чудесное воспоминание о нем.

Ники вышел из машины, открыл для Мэйми дверь и протянул ей руку. Она вложила свою в его ладонь и вышла из машины без всяких усилий, как грациозная танцовщица, услышавшая музыкальную фразу и преисполненная желания двигаться в такт.

Мэйми стояла и смотрела на Ники, раздумывая, чего она на самом деле хочет от этой потрясающей ночи. Ники ясно дал ей понять, чем стал для него этот вечер, а теперь и она узнала, чего хочет. Мэйми обхватила ладонями лицо Ники, притянула его к себе и поцеловала.

На своем веку Ники доставил достаточно телеграмм в такое множество домов, чтобы заметить: у каждого дома и, соответственно, у каждой семьи есть собственный запах. Один дом пахнет мокрой шерстью, другой – сладкой кукурузой, а третий – лимонным маслом.

Дом Мэйми Конфалоне пропах анисом и ванилью, незамысловатыми коржиками в форме полумесяца, без которых не обходился ни один праздничный поднос с печеньем и которые неизменно лежали на кофейном блюдце, выдавая себя за дополнительную ручку к чашечке эспрессо. Ники хотел поделиться этим наблюдением с Мэйми, но не нашел слов. Не было возможности для слов между торопливыми поцелуями, которыми они обменивались в темноте у подножия лестницы, да и мыслей в его голове тоже не было. Мэйми выскользнула из своих туфель с тонкими каблучками, бантами и ремешками. Ники пытался вспомнить, как же они называются, – точно не «Мэри-Лу», но что-то вроде того. Мысли его путались; он не мог поверить, что Мэйми Конфалоне пригласила его к себе. Тело его вполне поспевало за эмоциями, но умом он все еще пребывал в состоянии неверия – неужели хотение его сердца стало реальностью и вот-вот случится нечто прекрасное, желанное с той самой минуты, как он впервые увидел Мэйми Конфалоне?