Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Все получалось как нельзя лучше. Та, другая, даже читать детям вслух может. Та, другая. Странно как-то звучит. Кто же она? А, все равно! У меня же теперь две жизни, значит, другая — это тоже я. Только душа моя сейчас здесь. Она удивилась тому, что уже и сама употребила это слово, причем без всякой неловкости.

Потом села к роялю. Ноты, нотная бумага, карандаши — все лежало на своих местах. Исчезли, видимо, только члены ее семьи — или же «волшебные силы» воссоздали ее собственную квартиру во всех деталях. Она решила не думать об этом попусту, а приняться по-настоящему за дело и воплотить наконец в звуки давно копившиеся замыслы. Чтобы настроиться на работу, она открыла Шопена и сыграла несколько этюдов. Потом взялась за одну из своих прежних небольших вещиц; это была песенка в размере три четверти, которую она давно собиралась немного подправить. За песенкой потянулись другие старые долги. На все это ушло несколько часов. Проголодавшись, она подумала по привычке, что бы такое сейчас быстренько приготовить, но тут же опомнилась: для этого у нее теперь есть двойник! Детям ведь тоже надо что-то есть. Все еще не очень уверенная в успехе, она пробормотала: «Вернись!»

— Дети, мойте руки! Еда на столе, — сказала Элизабет, а про себя подумала: «Вовремя я вернулась! Поглядим, что я им там наготовила. Небось пальчики оближешь!» И так рассмеялась собственной шутке, что дети удивленно на нее уставились.

В первые дни Элизабет то и дело убегала и возвращалась. Сочиняла она в основном небольшие пьески для рояля или же песенки, главным образом для детей. В промежутках ей удавалось частенько бывать в прежней жизни. Иногда она даже переносилась туда и обратно без всякой нужды, из чистого любопытства. Просто хотелось поглядеть, что поделывают ее девчушки или чем занята та, «другая». Случалось, что она заставала всех в разгаре спора и долго не могла взять в толк, о чем речь. Как ни странно, но «душа» ее оказалась довольно неповоротливой и перестраивалась страшно медленно. А один раз Элизабет угодила прямо в объятия своего супруга. Она застала самый конец, и ощущение было более чем странное — вроде бы и была с ним близка, но в то же время как бы лишь при сем присутствовала: «душа» ее была холодна. Теперь она в мыслях часто прибегала к этому слову, оно стало казаться ей самым точным. Ведь «сознанием» наверняка обладала и та, другая, ее двойник, иначе никакой игры бы и не было. Иногда она начинала даже к ней ревновать. Но потом с досадой гнала от себя эти мысли — к кому ревновать? К себе, что ли?

Как-то раз ей пришло в голову, что надо было попросить у феи раздвоения не только тела, но и души. Но она тут же испугалась — не ровен час, еще шизофрению накличешь.

«Чего ты в конце концов хочешь? — спросила она себя. — Что в конце концов важнее?» И, усевшись за копию своего рояля, заиграла.

Несколько недель ушли на сочинение небольших пьес и частые перемещения из одной яви в другую; но вот мыслями ее вновь завладел давний замысел, зревший еще со студенческих лет. Глубоко-глубоко, на самом дне души, хранила она мечту о детской опере. Элизабет считала, что для детей почти нет хорошей музыки, и, когда она слышала, как ребятишки распевают на улице модные «взрослые» шлягеры, сердце ее сжималось от горечи. Она решила написать оперу для детей — пусть ее арии станут песенками, которые поют дети, когда им весело, — хотя бы и на улице.

На подготовку ушла уйма времени — ведь Элизабет сама сочиняла и либретто: современную сказку, добрую, человечную, без всяких чудищ и ужасов.

Теперь Элизабет все реже переносилась в прежнюю жизнь. Ее раздражали самые обыкновенные разговоры — ей казалось, что люди попусту толкут воду в ступе. Но дело было не только в этом: она вдруг поняла, что опера получится лишь в том случае, если она будет одна, совсем одна, и не станет ни на что отвлекаться. Теперь она и на ночь оставалась во второй жизни. А еду, если уж очень хотелось есть, брала в холодильнике. Та, «другая», взяла на себя все заботы, и душа Элизабет пела от счастья.

Минул год этой второй жизни, до краев заполненной работой, творчеством, — жизни, уже казавшейся ей единственно возможной. Но для третьего, предпоследнего действия оперы ей вдруг понадобился смех, детский смех. Напрасно пыталась она вспомнить, как он звучит, ведь так давно уже не виделась с детьми. Попробовала было сыграть детский смех на рояле, но получился плач. Она все зачеркнула и начала сочинять заново. Вышло еще печальнее.

В конце концов, разве у меня нет собственных детей? Чем не источник информации, подумала она и, прибегнув к заклинанию, попала в самый разгар ужасного скандала: услышала, как сама вопит во все горло, как дети ревут в три ручья, и, не успев даже вникнуть, в чем дело, быстренько удалилась. Пускай уж сами как-нибудь разбираются, кто прав, кто виноват. Сейчас это ее не интересовало. Ей нужен был детский смех, а вовсе не плач. И Элизабет решила отправиться на одну из площадок для игр, расположенных поблизости. Там всегда роилась детвора и звенел веселый смех.

Впервые за время своей двойной жизни Элизабет вышла из квартиры. Лестница была, как всегда, натерта до зеркального блеска — того и гляди, упадешь. Даже не чертыхнувшись в душе, как бывало раньше, она быстро сбежала по ступеням, радуясь, что никого не встретила и, значит, избежала вечных разговоров о погоде и сушке белья. У нее в голове звучала опера, не хватало только смеха, к нему-то и летела она как на крыльях. Людей, встречавшихся ей по пути, она не замечала — скорей, скорей туда, к детям.

Ребятишек на площадке для игр на этот раз оказалось совсем немного; одни лазали по перекладинам, другие возились в песочнице, третьи качались на качелях; мамы и бабушки чинно восседали на скамьях. Элизабет подсела к одной пожилой женщине и уставилась на детей. Они весело смеялись и визжали от радости, но в ее душе ничто не отзывалось на их смех. Наоборот, чем больше она сосредоточивала свое внимание, тем глуше звучали их голоса, тем дальше они уплывали. И вдруг лица детей и взрослых как бы превратились в маски. Губы их двигались, но звуков слышно не было. Видимо, только ей одной — ведь остальные продолжали беседовать как ни в чем не бывало. Элизабет покрутила пальцами в ушах, протерла глаза — лица оставались безликими, звуки — беззвучными.

— Который из них ваш внук? — Элизабет казалось, что она кричит во все горло, но старушка ее явно не слышала: как сидела, глядя на играющих, так и продолжала сидеть. Через некоторое время рот ее приоткрылся, и к ней подбежал ребенок — Элизабет не разобрала, мальчик или девочка и какого возраста, потому что по его лицу, ничего нельзя было понять. Старушка вытерла ребенку нос, дала легкого шлепка, и он побежал назад, к детям.