Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Направо по коридору были две комнаты, налево еще одна, дальше кухня и кладовая.

— Уборная во дворе, рядом с душем, — сказала Карин.

Рита открыла ставни. Рамы, двери — все было изъедено древесным червем, пол покрыт плесенью и мышиным пометом.

— Дом, в котором не живут, разрушается, — заметил Грюнкелле. — Как человек, который никому не нужен. Все восемь моих дочерей здесь выросли. Мы даже хлеб сами пекли.

— Сарай восстановим, там можно сделать тебе прекрасную мастерскую, — сказал Йохен.

Мелани вздохнула.

— Кто это будет делать. А на конюшню посмотри.

— Да, тут все не починишь, — подхватила Карин, — проще снести и этим материалом отремонтировать дом.

Но Йохен и Мелани в один голос заявили, что без сарая и конюшни усадьба все потеряет, останется одинокий маленький домик, окруженный лесом. Грюнкелле был с ними согласен.

Поднялись на чердак.

— Мы здесь играли в плохую погоду, — сказала Карин, — на дворе ветер, дождь, балки скрипели, а у печной трубы совсем тепло. А как тут пахло! Мы здесь травы сушили, укроп, ромашку, бессмертник. У нас их много росло. Но труба развалилась, сами видите.

— И балки сгнили, — сказала Мелани. Она поковыряла пальцем дерево, оно легко крошилось и пахло прелым листом.

— Да, балки придется менять, — согласился Йохен. — Я люблю плотничать, — сказал он, обращаясь к Грюнкелле. — При моей сидячей работе это замечательный отдых.

Ребенок заплакал, и они спустились вниз. Во дворе все уселись на колодец, закрытый каменной плитой, и принялись за бутерброды, которые достала из своей сумки Мелани. Ребенку дали молока, а потом Рита затеяла с ним игру.

Пока Йохен договаривался с Грюнкелле о цене, Мелани молчала, но потом, когда у них уже все было решено, вдруг сказала:

— Нет, это невозможно.

Грюнкелле кивнул, словно ждал этой фразы.

— Конечно, в городе жизнь не такая, как здесь.

Они закрыли ставни, заперли двери, и хутор снова погрузился в тишину. По собственным следам в траве они двинулись к шоссе.

Потом, уже в машине, Йохен сказал:

— Такого случая нам больше не представится. Мы понемногу тут все восстановим, вот увидишь.

Мелани возразила неожиданно резко:

— Отсюда тебе до работы ехать семьдесят километров. Вечером будешь возвращаться совершенно вымотанный. По субботам-воскресеньям ты пишешь, к тебе не подойти. Деревня далеко, нет яслей, нет детского сада. Как я буду здесь работать? Нет водопровода, электричество могут отключить, а до ближайшего магазина, как до Китая.

— Ребенок вырастет, — возразил Йохен. — Купим велосипеды.

— А зимой? А если весь день льет дождь? А если кто-нибудь из нас заболеет?

— Почему ты видишь теперь только дурное? Это так на тебя не похоже. — В голосе Йохена слышалось раздражение.

— Да просто здесь я не смогу работать, ты видел, какие тут крошечные окна. И не смогу здесь выдержать целый день одна, в этой глуши не с кем словом перекинуться. Наконец, я должна смотреть работы других художников, показывать им свои…

— Мы устроим тебе мастерскую, потерпи немного. Мы ведь с тобой еще молодые! Через пару лет все наладится. В городе у тебя никогда не будет таких идеальных условий для работы. Утром просыпаешься — за окном лес.

— А ребенка, как жена фермера, привяжу себе на спину и так буду стоять за мольбертом. Книжка какая-нибудь понадобится, где ее возьмешь, и малыш будет расти в одиночестве.

— Да что с тобой происходит, — воскликнул Йохен, — все я, я, я!

— Это ты только о себе и думаешь! — крикнула Мелани. — Ты ведь ничем не жертвуешь, наоборот, еще и рай получаешь в придачу!

— Лучшего места нам не найти, — убеждал он ее, — будем жить и радоваться, что наш дом с каждым годом становится все краше, родим еще ребенка или двух; днем работа, вечером усадьба, в воскресенье будут приезжать гости, на машине можно и в театр поехать, и на любую выставку, и из города все, что нужно, привезти.

— Нет, ничего этого не будет, — сказала Мелани.

— Знаешь, давай дома все спокойно обсудим, — предложил Йохен.

— А тут и обсуждать нечего, — отрезала Мелани.

Дальше они ехали молча.

В два часа Даниель возвращается из школы. Сумка — в угол, радио включается на полную мощность, чтобы слышно было на кухне.

Он пускает горячую воду и ставит в раковину грязную посуду. Вода течет медленно, тонкой струйкой. Даниель стоит у открытого окна и считает электрички. Пока раковина наполнится, их пройдет штук семь. Наконец он принимается за посуду и, чтобы не было скучно, насвистывает в такт мелодии, свистит с трелями — это не каждый умеет.

В рюмках, которые стоят немытые еще со вчерашнего вечера, остатки вина, и он представляет себе Антека и маму, как они вместе качаются в кресле-качалке. Вообще-то Антек ему нравится. Правда, он курит, и мамина кровать пропахла табаком. Даниель вытряхивает пепельницу, ставит вытертую посуду в шкаф и бежит вниз, в бывшую винную лавку. По дороге он обычно играет в одну и ту же игру: пытается угадать, ту же мать слушает музыку, что и он на кухне, или нет? Чаще всего не угадывает.

Даниель останавливается позади матери и смотрит, как она работает. Кисть Мелани держит в левой руке. А он может рисовать и вообще все делать одинаково правой и левой. На мольберте та же картина, что была вчера, позавчера, на прошлой неделе.

— Все никак не кончишь, — говорит Даниель. — Что это они у тебя над крышами летают? Ты бы лучше нарисовала их в кресле-качалке.

— Опять подглядывал в замочную скважину, шпион! — возмущается Мелани.

Но Даниель уже сидит за своим столом. Там лежит большой картон, над которым он трудится уже целую неделю. Дело в том, что ему в голову приходят все новые и новые идеи. Мелани, не отрываясь от мольберта, спрашивает про контрольную по математике. Даниель отвечает, но мысли его далеко, сейчас его занимает только вокзал. На картоне он нарисовал собак, камеру хранения, двух пьяных, духовой оркестр, красный маневровый локомотив, Мелани с мольбертом, рисующую вокзал. Даже себя самого изобразил: в одной руке у него круг для плавания, в другой — гитара Антека. Мелани считает, что картина получается слишком пестрой. Но Даниель любит рисовать всеми красками, какие у него есть.

— Опять глазеют, — говорит он.

Не оборачиваясь, Мелани отвечает:

— В следующем году непременно вставим шлифованное стекло. Тогда с улицы ничего не будет видно.

У витрины стоят две женщины и смотрят на них. Мелани никак не может привыкнуть к любопытным взглядам, а Даниелю даже нравится — пусть глазеют. Над их дверьми все еще висит вывеска «Вино-табак», хотя фрау Мелихар уже давно перебралась в Гамбург. Надо повесить другую, думает Даниель: «Мелани и сын. Мастерская живописи. Открыта ежедневно с 15 часов. Выходной — воскресенье. Заказов не принимаем, только если что-нибудь интересное». Нет, это слишком длинно для вывески. Лучше совсем просто: «Даниель и Мелани. Живопись». Дверь не будем запирать, повесим колокольчики, и, если кто-нибудь придет посмотреть картины, они зазвенят.