Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

Ах, как все было хорошо: и смех, и веселая музыка, и свадебная фата из паутины, и были сброшены с ног башмаки, и она хотела уже, не чувствуя жара, взобраться на раскаленную печку, как вдруг снова явился тот, горластый, со своим противным завыванием, и объявил, что хозяйка, то бишь тетушка, послала его подбросить в печку дров, потому что гномики любят тепло — ведь их здесь целая печь, этих глиняных гномиков.

Тут закуковала кукушка, и Гильберте стало страшно, но лесной бродяга и друг-волшебник захохотал во все горло:

— Слышишь? Она будет звать до тех пор, пока в гнезде лежит яйцо…

Гильберта рванулась от него и помчалась что было сил.

«Я жду, я жду, я жду…» — неслось ей вслед.

…Вот что написано в книге: если какая-нибудь девочка, на которую обрушились несчастья и беды, очень того пожелает, то гномики возьмут ее к себе и объявят своей невестой. И тогда раздвинутся камни у подножия большой горы, и она прошествует торжественно в глубь земли под звон литавр и пение труб. И там встретит она пышный прием и проживет три дня и три ночи среди маленьких человечков. А потом она погрузится в глубокий сон и, когда проснется, увидит, что лежит по-прежнему в своей кровати, но прошло уже семь лет и все вокруг изменилось: одни друзья ее не узнают, других уже нет, и она осталась одна-одинешенька, и звуки жизни доносятся до нее, как звон колоколов ушедшего на дно сказочного города.

Кто клятву забудет, себя погубит…

Вбежав на кухню, Гильберта увидела травы, что Симон сушил на печи, и среди них ту самую ядовитую красавицу-белладонну. Тетя, по обыкновению невозмутимая, как раз заваривала какой-то настой.

Мать сидела, опустив ноги в таз, и отхлебывала что-то из чашки. Тетя взглянула на Гильберту — та стояла вымокшая до нитки, с пылающим лицом, дрожа как в лихорадке — и велела ей без лишних слов стянуть башмаки и чулки и тоже спустить ноги в таз. Гильберта вскрикнула от боли: там был настоящий кипяток, и тетя вышла в сени, чтобы принести немного холодной воды.

Мать и дочь сидели рядом молча, не глядя друг на друга. Наконец Гильберта сказала, что знает, для чего тетя варит свою отраву.

— Ничто не должно больше разделять нас, — откликнулась Анна, не поднимая глаз.

— Почему же ты мне ничего не сказала? — прошептала дочь, и в ответ последовало:

— Есть решения, которые лучше принимать в одиночку.

Гильберта вынула ноги из таза, лицо ее горело.

— Это опасно?

Анна пожала плечами. По-прежнему не глядя на нее, дочь влезла в тетины деревянные шлепанцы и выбежала за дверь. По лестнице, ведущей в комнатку Гильберты, прокатился дробный стук ее шагов.

…Вот что написано в книге: гномы не могут иметь потомства. И когда они принимают к себе дух еще одного младенца, умершего некрещеным вскоре после появления на свет или до рождения, так что их маленький народец становится чуть многочисленней, они устраивают пышное празднество, словно в честь роженицы: радостно приветствуют новичка, приносят ему разные подарки, чтобы он чувствовал себя среди них счастливым и довольным…

Гильберта оторвалась от книги — к шуму дождя примешивались какие-то новые звуки — далекий звон литавр, тонкий голос флейты, потом песня — старая и давно забытая, зов кукушки, чей-то смех… Казалось, весь остров вдруг наполнился голосами, они раздавались все ближе и ближе.

Когда Гильберта подбежала к окну, они все были уже здесь, вместе с Симоном. Убирайтесь обратно, в свою печку, закричала она, но Симон только захохотал и снова стал колотить в свои игрушечные литавры.

Какая же ты невеста, ты просто обманщица! Только что обещала венчаться с нами — и сбежала прочь. Кто клятву забудет — себя погубит!

О, как они смеялись! Да они пришли сюда вовсе не ради нее, они ждут себе другого, нового братца…

Когда она как бешеная влетела на кухню, тетя Соня как раз процеживала через марлю свое дьявольское зелье. Гильберта коршуном набросилась на нее, вырвала чашку и с такой яростью швырнула об пол, что осколки разлетелись во все стороны вместе с брызгами.

— Тебе бы только гномов делать!.. — гневно выкрикивала она. — Не хочу быть им сестрой!

— А я-то думала, тебе этого страсть как хочется, — не изменившись в лице, ровным голосом проговорила тетя. — Ну вот, опять весь пол в черепках, и настойка теперь пропала…

Анна поднялась и двинулась к двери — тихо, как лунатик, так тихо, что никто не осмелился окликнуть ее. Только когда она вышла за дверь, Гильберта вскрикнула: «Мама!» — и бросилась за ней следом.

В сенях что-то жалобно зазвенело, и, когда тетя — на сей раз быстрее обычного — вбежала туда, она увидела, что Гильберта лежит на полу с окровавленным лбом, а вокруг валяются разбитые глиняные человечки. Тут же, чуть в сторонке, стоял Симон с глуповатой ухмылкой. Не обращая на него внимания, тетя подхватила племянницу, внесла в комнату, промыла рану и принялась бинтовать голову, в то время как Гильберта непрерывно повторяла одно и то же: куда пошла мама?

— Отвар, как видно, подействовал, — сказала тетя с обычным спокойствием, стягивая узлом повязку. — Я же готовила его для тебя, а не для нее вовсе. Безобидный настой, полезный, между прочим, для желудка… Ну да ладно, теперь пора заняться твоей матерью. Она, наверное, взяла лодку, только к берегу причалить ей вряд ли удастся — мостки уже под водой, и сейчас деревенские, скорее всего, перекрывают плотину…

Дождь тихо шелестел в листве. Они шли по направлению к отмели, освещая дорогу фонариками. Симон плелся следом, но никто не обращал внимания на его причитания:

— Кто перебил моих человечков?.. Ах, бедный я, бедный печной музыкант! О вы, женское отродье, что вы натворили с моими малютками! У вас нет кукушкиных клювов, зато ваши руки как щупальца, вечно вы портите всю игру. А я хочу играть, играть хочу! Увели нашу невесту, не дали нам нового братца, все разбили… Сыпь, дождь, сильнее, напусти темноты побольше!..

Тетя наконец удостоила его своим вниманием, приказав оставаться с Гильбертой, а сама пошла на край песчаной косы. Симон послушно, даже с излишней покорностью, согласился остаться и размахивать фонариком, а тетя и Гильберта кричали что было сил:

— Мама! Анна! Мама! Анна!

Наконец издалека, оттуда, где чернела во тьме вода, донесся слабый ответ.

Симон выключил фонарик. Гильберта слышала его негромкое ворчливое бормотание:

— Сколько же забот она нам принесла, эта обманщица! Вы только посмотрите!

Плеск весел раздавался все глуше, удаляясь по направлению к плотине. Рыдая, Гильберта звала и звала мать.

Когда на косе вспыхнул тетин фонарик, Гильберта поняла, что мать гребет на свет — значит, опасность миновала. И она бросилась навстречу лодке, забежав в воду почти по пояс..