Карл Кнаусгорд - Моя борьба. Книга 1. Прощание

– Еще не решила. Может быть, почитаю. А потом начну укладываться. Завтра мне на самолет.

– Да, точно, – сказал я. – А Ингве когда приедет?

– Наверное, на днях. Когда вы с папой уже будете дома.

– Ага, – кивнул я.

Тут я обратил внимание на приготовленный бабушкой зельц: неплохо будет соорудить следующий бутерброд с зельцем. А потом с рулетом из баранины.

Через полчаса я уже был на крыльце у Пера и звонил в дверь. Открывать вышел его отец. Судя по одежде, он как раз собрался выходить – он был в зеленой, на меху, армейской куртке, из-под которой виднелся синий тренировочный костюм из блестящей ткани, в светлых ботинках и с поводком в руке. Их собака, старый золотистый ретривер, виляла хвостом, просунувшись у него между ног.

– Да это никак ты, парень! – сказал отец Пера. – С Новым годом тебя!

– С Новым годом! – ответил я.

– Все в гостиной, – сказал он. – Заходи.

Насвистывая, он прошел мимо меня во двор к открытой двери гаража. Я скинул ботинки и вошел в дом. Он был большой и просторный, недавно построенный, насколько я знал, самим отцом семейства; почти из всех комнат открывался вид на реку. Сразу за передней располагалась кухня, сейчас там хлопотала мама Пера, она улыбнулась мне и приветливо поздоровалась, дальше была гостиная, там сидел Пер с братом Томом, сестрой Марит и своим лучшим другом Трюгве.

– Что смотрим? – спросил я.

– «Пушки острова Наварон», – сказал Пер.

– Давно началось?

– Нет. Полчаса назад. Можем перемотать назад, если хочешь.

– Перемотать назад? – возмутился Трюгве. – Мы же не собираемся смотреть все сначала?

– Но ведь Карл Уве не видел, – принялся оправдываться Пер. – Это недолго.

– Недолго? Целых полчаса, – сказал Трюгве.

Пер подошел к видеомагнитофону и присел перед ним на корточки.

– Раскомандовался тут! – сказал Том.

– Ага, – сказал Пер.

Он нажал на «стоп», а затем на перемотку. Марит встала и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Крикни, когда дойдет до того места, где было сейчас, – сказала она.

Пер кивнул. В устройстве что-то несколько раз щелкнуло, одновременно раздался какой-то гидравлический писк, прежде чем механизм заработал и лента, постепенно ускоряясь и все громче гудя, начала вертеться в обратную сторону, затем заглохла задолго до конца и крутилась еле-еле, словно самолет, который, подлетев на бешеной скорости по воздуху и промчавшись по посадочной дорожке, тихо и плавно выруливает к терминалу.

– Небось, целый вечер просидел дома с папой и мамой? – спросил я, взглянув на Трюгве.

– Да! – ответил он. – А ты, небось, в гостях был и выпивал?

– Нет, – сказал я. – В гостях я был, пить – пил. Но лучше бы я остался дома. У нас не было своей компании, куда можно было бы пойти, и мы поперлись в метель по дороге с пакетами пива. Пилили аж до самого Сёма. Но ничего, скоро настанет ваш черед таскаться как проклятые среди ночи с пакетами пива в руках.

– Готово, – сказал Пер.

– Круто будет, – сказал Трюгве, когда на экране замелькали первые кадры. За окном стояла такая тишина, какая бывает только зимой. И хотя день был пасмурным, а небо – серым, все вокруг сияло белизной. Помню, я подумал тогда, что не желаю ничего, кроме как сидеть здесь, в недавно построенном доме, в круге света посреди леса, и не беда, если я буду дурак дураком.

Наутро папа отвез маму в аэропорт. Когда он вернулся, буфера между ним и мной уже не было, и тотчас возобновилась привычная жизнь, которую мы вели всю ту осень. Он ушел к себе в амбар, а я сел на автобус и поехал к Яну Видару, там мы включили усилители, поиграли на гитарах, пока не надоело, а потом побрели в магазин; не обнаружив там ничего интересного, притащились обратно домой, посмотрели по телевизору соревнования по прыжкам с трамплина, послушали пластинки, поговорили о девушках. В пять я снова сел на автобус, папа встретил меня в дверях и спросил, не подбросить ли меня до города. Я сказал, что было бы здорово. По дороге он предложил заехать к бабушке с дедушкой: ты, мол, поди, голодный, заодно и поедим.

Бабушка выглянула в окно, когда папа парковался у гаража.

– А, это вы!

В следующую минуту она открыла нам дверь.

– Спасибо за вчерашний прием, – сказала она. – Мы так хорошо у вас посидели.

Она взглянула на меня:

– А ты, говорят, хорошо повеселился?

– Ну да, – сказал я.

– Дай я тебя обниму! Вон какой ты вырос большой, но с бабушкой-то все равно можно обняться!

Я наклонился к ней и почувствовал прикосновение ее сухой, морщинистой щеки к своей. От нее приятно пахло, ее обычными духами.

– Вы уже поели? – спросил папа.

– Только что пообедали, но я могу вам что-нибудь разогреть, это не трудно. Вы проголодались?

– Мы проголодались? – спросил папа, поглядев на меня с улыбкой.

– Я-то точно проголодался, – сказал я.

И услышал внутренним слухом, как, видимо, слышалось им: «Пьёголодался».

Мы раздевались в прихожей; я аккуратно поставил ботинки на дно открытого гардероба, повесил куртку на старый, с облезшей позолотой крючок, а бабушка все стояла у лестницы, глядя на нас, и все тело ее, как всегда, выражало нетерпение. Ладонь, скользнувшая по щеке. Голова, чуть повернутая в сторону, беспокойно переминавшиеся ноги. Как бы не замечая этих мелких движений, она вела разговор с папой. Спросила, как там у нас – столько же снега навалило, как здесь, или поменьше; когда уехала мама; когда вернется. «Да, точно, – приговаривала она каждый раз, услышав его ответ. – Да, точно».

– Ну а ты, Карл Уве? – заговорила она, обернувшись ко мне. – Когда тебе снова в школу?

– Через два дня.

– Ты же рад, правда?

– Ну да, правда.

Папа окинул себя взглядом в зеркале. Лицо у него было спокойно, но в глазах мелькала тень неудовольствия, они смотрели холодно и отстраненно. Он шагнул к бабушке, которая уже повернулась и начала подниматься по лестнице быстрым и легким шагом. Папа пошел за ней, тяжело ступая, а за ними я, уперев взгляд в черные волосы у него на затылке.

– А вот и вы! – сказал дедушка, когда мы вошли в кухню. Он сидел за столом, широко расставив ноги и откинувшись на спинку стула; на фоне белой рубашки с расстегнутым воротом чернели подтяжки. На лоб свесилась прядь волос, которую он как раз в этот миг отвел рукой. Изо рта торчал потухший окурок. – Ну, как дорога? – спросил он. – Скользко?

– Терпимо, – сказал папа. – Под Новый год было хуже. И машин на дороге раз-два и обчелся.

– Усаживайтесь, – сказала бабушка.

– Куда же, тогда тебе места не хватит, – сказал папа.

– Ничего, я постою. Мне же еще разогревать вам еду. Да я и так насиделась за день. Так что садитесь!

Дедушка поднес к окурку зажигалку и закурил. Несколько раз затянулся и выпустил изо рта струю дыма.