Андрей Битов - Оглашенные

Помнится, я сильно повздорил тогда с ним.Я застрял там, на той поляне, попирая отдававшую коньячком листву, хотя давно уже перебрался на берег этот, отводя душу с барабанщиком разговорами о тишине. «Понимаю вас, — соглашался он. — Иначе зачем бы я стал стучать?» Все теперь понимали меня, соглашались со мной — я был исключительно прав. Это не могло не раздражать.

Пил я уже один, без него, я мог это сегодня себе позволить, и быстро делался пьян. Это тоже не могло его не раздражать, то, что его обносили. Ко мне подсаживались по очереди то Павел Петрович, то Миллион Помидоров, то доктор Д., то Валерий Гививович убеждался, все ли в порядке. Все было в порядке. Виктория напевала мне свои арии. Каждому находил я ласковое слово, сегодня к утру благополучно выведший всех к понтовому берегу!

— А Семион…

— Да, мы потеряли Семиона, — говорил я, не обращая внимания на его реплику, — и все-таки вынесли все тяготы повествования и вышли к морю, потому что ВМЕСТЕ.

— Вместе?.. — я опять не замечал его пустого просительного стакана.

— Да-да, именно ВМЕСТЕ.

— Ну и дальше что?

— Стихия… свобода… вам что, мало?

— Свобода, мать… Дальше, спрашиваю, что?

И он пошел собирать хворост для затухающего костра.

Что-то заставило меня резко обернуться в сторону реки… Крупный обезьян на том берегу подошел вплотную к воде и смотрел в нашу сторону. Я подумал, что это вожак, мне показалось, что он смотрит в упор. Конечно, глаз его на таком расстоянии разглядеть было невозможно, но я почувствовал этот взгляд. Взгляд был тот же самый, каким я встретился с ним впервые, осторожный и бесстрашный, покорный и прожигающий… Будто он не оттого так быстро убрал его, что опасался нас, а для того, чтобы мы не успели догадаться, что он не боится. Теперь он не боялся, что я это пойму… Наконец, словно убедившись, что я смотрю в его сторону, он подобрал с берега валежину и понес ее в сторонку, где и бросил в кучу. И другой обезьян тут же собезьянничал, подбросив лепту…

— Они собирают костер! — догадался я.

Они повторяли его движения!..

Доктор Д. пустился разуверять меня в том:

— Поймите же, они собирают не костер, а — кучу!.. Не станете же вы утверждать, что он сейчас начнет добывать огонь трением…

— Если зайца бить, он научится спички поджигать, — по-своему поддержал меня Павел Петрович.

— Эти русские… — сказал Миллион Помидоров. — Все бы им зайца бить. Некому березку заломати… Ну где? у какого народа?.. кудрявую — так и заломати…

— Сказать тебе, кто ты?! — тут же возмутился он. — Ты… ты есть лицо кавказской национальности!

Обиднее сказать было нельзя, но Миллион Помидоров обладал одним несчастным свойством: он был настолько силен, что никого не мог ударить, чтобы не убить. Поэтому его всегда били. Поэтому он не обиделся, а засмеялся, как бы над шуткой.

— Несчастная мы национальность…

— Это вы несчастная национальность? — тут же вспылил Гививович. — Это мы самая несчастная национальность из-за вас!..

— Кто станет спорить, что самый несчастный народ — армяне?

Мнение прозвучало столь неоспоримо, что все смолкли. У кого еще территория была так мала, что из одной истории состояла?

— А кто Грецию пожалеет? — сказал наш собственный грек, электромонтер обезьянника. — Грецию, которая создала всю культуру, всю Европу, весь нынешний мир?

— Так уж и весь? — удивились мы.

Грек доказал, и иронический взгляд армянина был ему нипочем.

— А что, разве древние греки те же самые, что нынешние?

— Они были белокурыми и голубоглазыми…

— Армяне были тоже белокурыми и голубоглазыми!

— Тогда это точно не русские, — сказал Павел Петрович.

— Как это не русские?..

— Значит, это не русские во всем виноваты. Русские тоже были белокурые и голубоглазые.

— В Израиле и сейчас больше белокурых и голубоглазых, чем на родине белокурых бестий…

— Вот и я говорю, что самый несчастный народ — это русские.

— Это мы несчастный народ?!

— Несчастнее всех немцы, — скорбным шепотом сказал барабанщик.

Он знал природу шума, и все стихло.

— Почему мы не спорим, кто из нас счастливее? — сказал, однако, кто-то из нас.

Неужели язык и впрямь начинался с согласных? Как же тогда первая гласная родилась? А-а-а-а! Это боль. Бо-о-о-о-ль.

— А ты знаешь, — сказал Миллион Помидоров, — что стало с тем конем? Ты помнишь того коня?

— Который яблоки ел?

— Ну да. Его пристрелили.

— Такого коня! — Он опять воспринял все на свой счет. — Из зависти, что ли? Или перед скачками?.. Прямо на скачках?! Тот мафиози?? — У него разыгралось воображение.

— Да нет, — смеялся Миллион Помидоров. — Мафиози тоже пристрелили. Зачем ему конь? Он как раз новую «шестерку» взял. В ней его и похоронили. Как в гробу.

— Врешь! — но он уже верил.

— А коня просто пристрелили. Сломал ногу — и пристрелили.

— Кстати, — встрял Павел Петрович, — лось — конь или корова?

— При чем тут лось! — возмутился доктор Д.

— У нас в Москве, прямо у моего дома, лось точно ногу сломал.

— Как??

— В люк копытом угодил.

— Тоже пристрелили? — заинтересовался Миллион Помидоров.

— Небось и съели? — разозлился он. — Тебе только русскую березку жалко?

— А доктор — ворону ел!.. — Павел Петрович тут же урегулировал национальный конфликт за счет доктора Д.

Поговорили о конине, свинине, про великую страну, где корову не едят, — само собой, о религиях, религиозные разногласия опять перерастали в национальные, и Павел Петрович вывел разговор на прямую — о людоедстве… Это была тема! Никогда не думал, что люди настолько много об этом думали…

Выяснилось, в чем отличие цивилизованного человека, к которым, замечу в скобках, относились все собравшиеся, как армянин, так и грузин, как грузин, так и абхаз, как абхаз, так и русский, как и единственный среди нас грек, потому что каждого из нас, замечу во вторых скобках, было двое, а иногда и трое… в чем отличие цивилизованного человека от дикаря, которых, замечу еще в общих скобках, был почему-то один, и то воображаемый, но всеми почему-то одинаково: черный, в юбочке и с кольцом в носу, единственно мешавшим, по всей видимости, ему есть человека… так вот, выяснилось, что дикарь убивает врага и ест, но не убивает и не ест себе подобного, а цивилизованный человек убивает врага, но не ест, а себе подобного пожирает охотно, причем живьем, многообразнейшими способами, называемыми семьей, обществом и прочими так называемыми человеческими отношениями… Причем, к моему великому неудовольствию, в этой дискуссии инициативу взял на себя именно он. Как я его прозевал?..

— Вот ты бы съел армянина? — спрашивал он…