Андрей Битов - Оглашенные

— Вот опять… Я твоя мусорная корзина. А между тем теперь у тебя только то и осталось, что я из нее, скомканное, разгладил.

— Ты сохранил это ?!

— А как же! Черновики — это кайф. Их можно разглядывать, а не читать. Как квитанции. Как трамвайные билетики…

— Неужто ты меня так любишь?

— Так… — сказал он презрительно. — Почему тебя надо так любить? Как еврея. А нельзя просто любить ? Этого мало тебе, недостаточно?.. Я ненавижу тебя ! Но все больше, чем ты меня. Все же я не так равнодушен…

— Как я… Слушай! а тогда, в таком дивном грузинском городке, помнишь… когда ты так напился… когда я с тобой так напился… когда ты со мной… ну, короче, когда мы напились и я умирал, избитый местными армянами за проармянские речи, воспринятые ими как антигрузинские… помнишь ?

— Не, — сказал он, — не помню.

— Не помнишь?.. Ты врешь. Я лежал тогда в своем нумере, пьяный вусмерть, избитый до смерти, умирающий… Сердце мое останавливалось. Я считал. Оно все-таки ударяло снова. И вот не ударило. Я умер. Никакого там света, коридора, туннеля… Теплый, тошнотворный мрак, как ужас. Будто тебя обратно в матку запихивают! И тут же я лежал голый и обмытый, на животе, но видел всю комнату как бы спиною. И видел себя же, меня, витающим под потолком… это был ты ?

Теперь он повернулся другим боком к пожару, то ли чтобы остудить нынешний, то ли чтобы погреть прошлый…

— Помню желтую лампочку, вокруг которой ты вился… Свет был особенно желтый, как тело… как твое тело. С каким любопытством ты смотрел! Будто впервые видел… Кого ты видел?!

— Что ты меня трясешь, как следователь в кино… — вяло огрызнулся он.

— Это был ты или я? Это ты меня вернул к жизни или я тебя?

— Не помню…

— Ты летал надо мною, и ты был очень возбужден. А я был мертв.

— Ну да. Как труп в пустыне, ты лежал…

— Кстати, похоже. Только хуже. В кровати. А точнее, на кровати. Потому что это был труп. Живой — В кровати, а мертвый — НА кровати, ты не согласен?

— Мы гимназиев не кончали…

— Это не грамматика. Короче, их было двое, одинаковых, как близнецы, как две капли… Мертвый и живой. И они слились. Стало темно. Я открыл глаза. Было темно. Мертвые не открывают глаз. Я пошарил в темноте. И первое, что нащупал, был вот какой предмет… Круглый, теплый и продолговатый. Твердый. Стоящий вертикально. Не помнишь?

— Я сам этого не делаю.

— Дурак. Предмет не был частью моего тела.

— Ну так тем более!

— Дурак. Это было горлышко! Это было горлышко глиняного кувшина, наполненного красным вином!

— Ну? — заинтересовался он. — И что же?

— Как ты думаешь, что?.. Я его ласково потрогал.

— Ну?

— И приник!

— И вырвал…

— Нет, не вырвал, а, насосавшись, воскрес. Включил свет. Заметь, что он не горел. Заметь, что он не был вовсе таким желтым. Но я был в чем мать родила и был обмыт, и кувшина до того не было! Ты принес?

— Это тебе грузины послали за твои антиармянские речи.

— Нет, это был ты !

— Типичный делириум.

— Делириум… Неграмотный, а как нахватался.

— У тебя. Лучше скажи, что потом было?

— Потом… Потом я позвал тебя и ты допил остальное.

— Лучше бы ты тогда сдох, — опять обиделся он. — Для кого весь этот театр? Что за роль ты мне отвел? Ты творишь, ты пишешь и читаешь, ты духовен, как Бетховен… а я — только пить, да спать, да еще… ты у нас даже в туалет не ходишь, как Веничка. У меня даже имени собственного нет! Рабство. Все, что вы сумели изобрести, — это рабство!

— Кто мы ?

— Люди!

— А ты кто?

— Сам знаешь.

— Не ангел ли?

— Где уж нам уж выйти замуж…

— Это ты придумал сам, про рабство?

— А то ты! Откуда у тебя мой опыт? Ты всегда нисходишь ко мне, а на самом деле низводишь меня. До роли свиньи, чернорабочего, подонка. Будто мстишь, ей-богу…

— За что?

— За то, что это я одушевленный, а не ты! За то, что это у меня талант, а не у тебя, за то, что это меня бабы любят!..

— Так вот из-за чего мы спорим… Из-за бабы!

— Я с тобой и спорить не стану. Какой ты мне соперник!..

— Действительно. Вот странно… Вот в голову пришло! Слушай! Что это мы с тобой ни разу одну бабу не полюбили?

— А мне твои никогда не нравились. А моих ты стеснялся.

— Что ж, уж совсем ни одной, чтоб подошла нам обоим?

— Это уже любовь называется.

— Что ж, разве мы не любили ни разу?

— Ты думаешь, вам без меня было бы лучше?..

…………………

— Слушай, тебе ее не жалко? Треплем нежную, совсем затаскали…

— Поздно жалеть. Спасать надо!

— Душу живу…

— Чуть живу!

— А кто виноват?..

— Опять за свое!.. Когда было восстание рабов в Египте?

— Две тысячи семьсот шестьдесят лет до нашей эры.

— Помнишь!

— Еще бы не помнить! Незабвенный Федор Иванович! Он, когда хотел с двойки на тройку вытянуть, всегда этот вопрос задавал. А ты был двоечник, живой мальчик… Это потом ты стал таким рабовладельцем, ханжой и занудой. Бездарью.

— Ты!

— Дурак. Что тут поделаешь, если она одна на двоих? Не стреляться же! Стрельну в тебя — попаду в себя…

— Промажешь. Это будет самоубийство.

— Ты что, подначиваешь?.. Смотри, стрельну в себя, чтобы не промахнуться, — в тебя уж точно попаду. Ты мне не угрожай. Мое положение — прочнее не бывает! Да, я подонок. Но я живой. Я Богу молюсь. А ты чего достиг? Чего добился, я спрашиваю? — только бесчувствия. Тебе кажется, что ты самоусовершенствовался, развился, лишился пороков? А ты только лишнего порока лишился, потому что он сам отвалился. Ты лучше не стал — ты стал только хуже. Ты скрыл свое безобразие, не предъявляя язвы. Ты маска. Причем моя.

— Почему ты именно сегодня, когда у меня… когда у меня, наконец, есть хоть какое-то, в твоем понимании, чувство… что ж ты обижаешься на меня, когда меня наконец пожалеть нужно?

— А когда тебе еще что-нибудь сказать можно?! Ты же никого не слышишь!.. Зачем, зачем ты мне это рассказал?? Будто ты меня… ты меня… тогда в Грузии…

— Ну что ты! что ты… не плачь. Наоборот. Это, скорее, ты меня.

— Я тебе как вешалка. Ты обвисишься на мне — гладить не надо. Просохнешь, примешь форму, которой у тебя нет, заметь, по определению… И — снова затщеславишься как ни в чем не бывало. Ханжа!

— Да ты бы давно спился без моего ханжества!

— Вот спасибо. То-то мне никак не удается. Никак не могу спиться!..

— Да не лезь ты в бутылку…

— Неужто у тебя осталось?

— Я спросить тебя хотел…

— Ты? меня?.. У меня нету.

— Вот я и спрашиваю тебя, у которого нету… как совесть, как душу, не как раба… Ведь как раз на этот раз я хорошо написал?

— Ты! опять ты! все время ты! и снова ты!

— Мы… У нас получилось?

— Как тебе сказать… в целом неплохо.

— В целом… что ты понимаешь…