Андрей Битов - Оглашенные

Книга начата в год Петуха (1969), продолжена в год Обезьяны (1980) и закончена в год Петуха (1993). Первая часть проживается за семь лет (1968–1975), от Обезьяны до Кота; вторая в год Козы (1979) и заканчивается описанием написания утром 23 августа 1983 года, непосредственно переходящим в действие третьей части — год Свиньи (1983) — главы «Конь» и «Корова»… И еще семь лет сгорают в главе «Огонь» от «незабываемого 1984-го» (год Крысы) до 19 августа 1991 года (год Козы), и лишь сам автор только стареет, но не меняется. Типичнейший Близнец, он всякий раз спасается, подставляя под удар то ту, то другую безответную свою половину: то доктора Д., то Павла Петровича, то самого себя, то его, то бедного Дрюнечку, то Зябликова… «Господи, что я за человек такой, что со мной ни одна тварь ужиться не может!» (с. 288.) Крокодиловы слезы Близнеца.

Но автор и Бык (по году рождения). Тяжелый, неблагодарный знак!

«Бог един, и человек — Его профессионал», — заключает Битов свою «Попытку утопии». Про соединение Быка и Близнеца существует следующая характеристика: «Несерьезный бык. В общем, очень выносливый».

Это «в общем» обнадеживает.

[18] * Если лось, по своей принадлежности восточному гороскопу, является предметом дискуссии на страницах 256 и 343, то невозможно определить, к какому знаку восточного гороскопа относит автор тело на берегу (207), дельфина (217), а также упомянутых вскользь ланцетника (218) и кита (242); существует, однако, гипотеза, что дельфин — потомок собаки, а кит — коровы, тогда неопознанные остатки на берегу, собранные в главе «Корова», располагаются следующим образом: 1) объект в белых джинсах — 207; 2) дельфин — 217; 3) кит — 242; 4) корова — 252; 5) витязь в тигровой шкуре — 274; 6) похороны Симеона — 259, — то есть «Свинья» — Собака — Бык — Тигр — «Крыса» (человек — человек, смерть от отравления алкоголем)… — то есть последовательность гибели животных восточного гороскопа, на фоне очевидной последовательности их возникновения в тексте, хоть и с меньшей отчетливостью, но все же прослеживается. ** «Улыбка горийского кота плыла, как облачко» (307) — аналог коту чеширскому (Льюис Кэрролл); Сталин родился в Гори в год Кота (1879). *** «Лошадь вырывается вперед из повествования, с легкостью обойдя кота, дракона и змею…» (201).

Автору больше нечего добавить. Он лучше с легкостью и готовностью впадет в стиль любимого Михаила Зощенко. И даже, пожалуй, не будет стилизовать. А просто переврет цитату из «Возвращенной молодости»…

Ах, мы тревожимся в особенности за одну категорию людей, за группу лиц, так сказать, причастных…

Эти лица, ну там, скажем, экологи, этологи, психиатры, астрологи, наркологи, антропологи и националисты любых мастей: армяне, грузины, русские, евреи, абхазы, немцы, алкоголики, живописцы, скульпторы, серпентологи, космонавты, путешественники, часовщики, взрывники и т. п., — не говоря о писателях и поэтах, а тем более бардах, а также, ну, скажем, приматологи с ихними женами, родственниками, знакомыми и соседями, лица эти, увидав книгу, содержание которой поначалу несколько напомнит им ихнюю профессию, лица эти, несомненно, отрицательно, а может быть, даже и враждебно отнесутся к нашему сочинению.

Этих лиц автор покорнейше просит поснисходительней отнестись к нашему труду. Автор, в свою очередь, тоже обещает им быть снисходительным, если ему случится читать повести или там, скажем, рассказы, написанные психологом, или психоматиком, или родственником этого психоматика, или даже его соседом.

Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем деле, мимоходом и, так сказать, как свинья забрел в чужой огород, наследил, быть может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву.

КОМПЬЮТЕРЩИК: Мы кончили?

Я: Это всё.

ОН: Вы уверены, Андрей Георгиевич?

Я: Ох… Да.

ОН: Хотите знать сколько?

Я: В неоплатном долгу.

ОН:…сколько слов в вашем романе?

Я: Вы и это можете?

ОН: Аск. ( Нажимает кнопку. )

Я: Так просто?

ОН ( торжественно ): Девяносто девять тысяч девятьсот тридцать семь.

Я: Не хватает.

ОН: Да, жалко. Еще бы шестьдесят два!

Я: А если добавить вот этот диалог?

ОН: Девяносто девять тысяч девятьсот девяносто шесть!

Я: Молчу-молчу-молчу!

Первая фраза: «Мы живем на дне воздушного океана» — оказалась написанной в Крыму в 1971 году. Последняя: «Он сказал, или я подумал» — в Берлине в 1993-м.

Двадцать два года я не писал это произведение. Я безнадежно отстал от собственного замысла, а все равно опередил время. Иногда мне кажется, что роман и до сих пор не столько устарел, сколько не прочитан.

Закончены как повесть, как очередное путешествие летом 1975-го на той же Косе, которая в них описана.

Опубликованы чудом в книге «Дни человека» в 1976 году в издательстве «Молодая гвардия» самоотверженными усилиями моего редактора С.В. Шевелева. «Чудо» состояло в том, что главная редактор издательства требовала, чтобы все было опубликовано предварительно в журналах. Пока суд да дело, все и оказалось (тоже чудом) опубликованным, но — кроме «Птиц». Я отговаривался, что «Птицы» рассматриваются то в том, то в ином журнале, но никто и не думал их выпускать на волю… как вдруг, со второго захода, «Аврора» решилась на выстрел. Подсократив, снабдив предисловием биолога и послесловием философа, «Птицы» пролетели сквозь обком и цензуру, главный редактор журнала Владимир Торопыгин, со вздохом облегчения, подписал номер и отправился в отпуск, я заверил «Молодую гвардию», что «Птицы» успеют выйти в журнале одновременно с выходом книги, все расслабились. Не тут-то было!

Внезапно Ленинградский обком снова затребовал верстку журнала и решительно запретил «Птиц» за идеализм.

Торопыгину пришлось срочно вернуться из отпуска, срочно затыкать дыру в журнале не глядя, тем, что попалось в портфеле, я скрылся в неизвестном направлении.

Хорошо, что между Питером и Москвой 650 километров! Таково же расстояние от обкома до Кремля.

Весна (она же оттепель) движется с юга на север со скоростью 50 км/сутки. Так что неделя у меня всегда в запасе. О, если бы книга была подписана в печать раньше, чем главная узнает, что «Птиц» запретили в «Авроре»… — молились мы с редактором, — и книга оказалась подписана! «Знаете, — сказала мне Главная, — не понимаю, в чем тут дело. Ничего вроде бы такого, но каждое ваше слово вызывает у меня протест». Я кивнул. До сих пор горжусь этим комплиментом.