Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

“Фас!” — скомандовал я сам себе. В кафе заглянул Александр Самойлович Журавский — седая грива, замшевый пиджак. Либеральный заместитель страшного главного редактора — такие расклады практиковались тогда во многих учреждениях культуры. Главный редактор, обкомовский крепыш, бушевал, рубил с плеча. “Что возьмешь с бывшего кавалериста?” — с усталой мудрой улыбкой говорил Самойлыч. Он был наш! И делал, что мог. В основном, ясное дело, соболезновал. Благоволил и ко мне, хотя я ничего еще толком не создал, но он, видимо, чувствовал потенциал… и если в кафе не было никого из мэтров, подсаживался ко мне, и мы проникновенно беседовали с ним о Кафке или Прусте. Пруст — вот настоящая его была страсть! “Жали руки до хруста и дарили им Пруста”, — как написал я в одном из сочинений тех лет. Беседа со столь понимающим человеком была, однако, как правило, недолга.

— Ну что ж, мне пора к моим баранам, — с грустью говорил он, глянув на часы. Баранами (все понимали эту тонкую аллегорию) величал он главного редактора да и директора заодно (прежде тот цирком командовал). В те годы считалось, что интеллигенция — прослойка, и Журавский этот тезис наглядно осуществлял.

И сейчас он, пытливо щурясь под большими роговыми очками, озирал зал. Мэтров в этот ранний час в кафе не было — и, широко улыбаясь, он направился ко мне. Опрометчиво. Теперь он так просто от меня не уйдет. Теперь я сам баран.

Выслушав мое бурное объяснение, Журавский тяжко вздохнул: пришел в кафе расслабиться, отдохнуть от тех ужасов, что ждали его в кабинете, — и напоролся. И на кого! “И ты, Брут!” — говорил его усталый интеллигентный взгляд.

— Но вы, наверное, знаете, — с горькой иронией произнес он, — что в настоящий момент по рабочей теме меня интересует (в слове “интересует” горечь насмешки сгустилась особенно) лишь одно: семь в пять — семилетка в пять лет.

— Нарисуем! — бодро произнес я.

— Тогда идем, — обреченно вздохнул Самойлыч.

В прихожей меня встретила грустная жена.

— Я сегодня в Петергофе была. Может, возьмем Настю от бабки? Плачет, грустит…

— Чуть позже, — бодро сообщил я. Вошел. О, гость на диване развалился.

— Летим к тебе!

— На какие шиши?

— Утвердили заявку.

Теперь мы на его территории будем воевать.

— Ну хорошо, — вздохнул Пека. Видно, с таким сказочным местом не хотелось расставаться. — Может, правда пора.

Не может, а точно!

— А то я тут уже Раду видал, — Пека вздохнул.

— Раду? Как? Откуда?

— Да под окнами тут ходила. В саване, с косой.

Белая горячка? Или реальность? Тогда действительно — пора!

— Ну, с Пекой я тебя отпускаю! — радостно воскликнула моя молодая жена.

В Пьяногорск мы летели через Москву, но Пека сначала отказывался “душу рвать” — в смысле посещать свою бывшую невесту. Я настоял.

— Ну и куда вы претесь? — сурово встретила нас Инна. — Я поговорю с папой, и вы отлично сможете работать над сценарием здесь. Материалом он вас завалит. Да и я по его просьбе писала историю рудников Пьяногорска — вышла брошюра. Вот она.

— Если так любишь свою специальность, — повернулась наконец и к Пеке, — Гуня в министерство возьмет тебя.

А меня?

— Ежов теперь ходит к нам. Пристроит ваш сценарий. Уверена, ты напишешь и тут! — полыхнула взглядом в меня.

Да-а, сильный тормоз.

— Ну что? — вышел из кабинета радостный Кузьмин, влюбленно глядя на Пеку. — Собрался в полет? Разговор есть.

Они уединились за дверью.

Вышел Пека, неожиданно мрачный. Видно, вместо насосов и шнеков что-то другое получил.

— Опять тут плясать заставляют!

— Ну что, не летим? — кинулся я к нему.

— Не-ме-дленно! — процедил он и двинул к калитке.

Предотлетная московская пьянка как-то мрачно прошла. Может, Пека молчал о том, о чем и я? После подключились “местные” (Пека везде их находит), и я, смело с ними общаясь, получил в глаз.

Самолет, весь дребезжа, оторвался — и стало тихо. Лебедь взлетел!

Черные пространства далеко внизу под крылом, зловещие факелы у бездны на дне кидают подвижные тени, какие-то блестящие кляксы (озера?) — и вновь часы тьмы. Я с ужасом вглядывался в нее, припав к иллюминатору, — хоть что-то наконец появится там? “Почему, почему, — тревожные мысли, — они живут тут, в этой тьме, когда на земле сияют, как алмазы, Москва и Петербург?! Да потому они и живут тут, чтобы ты мог жить там!” Ответ неприятный.

И вдруг в бездонной тьме, сначала еле угадываясь, стал проступать темно-лиловый желвак, постепенно становясь лилово-багровым, как мой синяк под глазом. Я захохотал.

Потом “желвак” прорвался — и брызнул желтым. Стюардесса красивым, хоть и дрожащим голосом произнесла:

— Самолет входит в зону турбулентности…

Красивое слово!

— Пристегните ремни.

Не обманула стюардесса — трясло так, что клацали зубы!

— Тур-бу-лентность не за-казывали, — проклацал я.

Пека злобно глянул на меня. Видимо, уже начал переживать за свою малую родину. Неужто она распространяется и на небеса? Мы летели уже над его территорией, и теперь он каждое замечание как оскорбление принимал.

Снижались. Коричневые сморщенные холмы, такие же сморщенные — от ветра? — извилистые серпантины воды. Серебристые “консервные банки” нефтехранилищ стремительно увеличивались…

Запрыгали! Приземлились! Тишина. Откинулись обессилено. Да-а.

Первыми в самолет гостеприимно вошли пограничники с собакой, выпускали, проверяя командировки и паспорта. Мол, “ласкаво просимо”, но враг не пройдет!

“Почему аэропорт такой маленький?” Этого я, естественно, вслух не сказал. Счастье душило! К схеме местных рейсов подошел. Жадно вдыхал названия — Чиринда, Кутуй, Учами, Байкит, Уяр, Чуня, Муграй, Верхнеибанск, Большая Мурга! Вдохновлял также и список изделий, запрещенных к проносу на борт: спички взрывника, петарды железнодорожные, фурфуроловая кислота! Будем прирастать Сибирью и фурфуроловой кислотой!

Через поле прошли к вислоухому вертолету, вскарабкались по гремучей лесенке внутрь. Вопрос “куда летим?” не прозвучал, естественно. Видимо, куда надо летим. И керосином пахнет, как надо? А уж трясет так, что прежней турбулентности не чета!

Под нами изгибался дугой бурый берег, и чуть светлее, но тоже бурый залив, и такого же цвета баржи у берегов. Светло… но как-то тускло.

Баржи у берега приближались. Но сели, к счастью, не на них. Стадо вертолетов. За ними — большое здание. Шикарное для здешних пустынных мест.

— Ты не тут живешь? — я попробовал голос. Глухо звучал — уши заложены.

— Это больница, — гулко глотая слюни, Пека пояснил. Тоже полетом подавлен был — пока не разговорился. — Может, тебе надо туда? — кивнул уже нагло.

В больницу я бы, вообще-то, прилег!