Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

— Па-а-адъем! — Пека вдруг рявкнул. Я очнулся. Хоть и не спал. Или спал?

— Сборы пять минут!

При нашем аскетизме и пяти минут много. Скромный завтрак: молоко и ко-ко-ко!

Вывалились на улицу. Почему опять никого? Семь часов вечера? Но тогда был бы народ.

— Рано вышли? — об этом Пеку спросил.

— В каком смысле?

— Где народ?

— Прошел уже народ.

— А мы, значит, уже поздно?

— Со мной поздно не бывает никогда!

Как всегда, говорит загадками. Держит в напряжении. Руководит массами, включая меня. Хотя лично у меня ничего, кроме раздражения, это не вызывает.

— Что тут ржавые бочки на каждом шагу? — ударясь коленом, вспылил я.

— Топливо завозят в них, а мерзлота их не принимает. Бывает, в пургу дорогу находим по ним — от бочки к бочке. Сейчас-то нормально. А бывает пурга, что и бочки сносит. Да что бочки! Тут как-то пацан, школьник с третьего этажа, обогнал меня на лестнице, отпихнул — мол, опаздываю. Ну-ну. Выхожу за ним, гляжу — ветер уже перевернул его и несет так, словно он на голове скачет! Схватил его, перевернул, на ноги поставил. Так он сразу: “Пусти, в школу опаздываю!”

— Да, крепкие школьники у вас.

— Нормальные!

Тут все главные улицы, как у нас к Адмиралтейству, сходились к высокой сопке в конце. За ней поднималось какое-то зарево. Солнце? Но оно здесь позже показывается… в основном под горизонтом крадется.

— Северное сияние?

— Ага. В аккурат в честь тебя летом зажгли!

Дружно шли, прирастая Сибирью и друг другом. Забрались наконец на вершину. Привольно вздохнули. Да-а. После долгого аскетизма зрения — это картина! Широкая долина внизу, освещенная прожекторами, море сверкающих рельсов, снуют вагонетки… Конец долины — как бы огромный дымящийся рот, который их заглатывал и выплевывал пустые, как шелуху. Театр! И сопки — как ложи.

— А где Пьяная Гора?

— На ней стоим.

Точно! Прям из-под нас, словно между ног, вагонетки выезжают.

— Вот, — Пека произнес. — Досюда казаки, мои предки, доскакали. И отсюда мы не уйдем!

Прям как памятник! Но я-то, надеюсь, уйду?

— Ну, так ты куда? — Он оглядел меня, словно впервые увидел.

— А куда ты, туда и я. — Я буквально задыхался решимостью.

— А, ну да, — равнодушно произнес он.

Неадекватная реакция! Стали спускаться вниз. Я глядел на грохочущие вагонетки все с большим испугом.

— Сама-то руда не шибко фонит, — “успокоил” Пека. — Вот при обрушении пыль — та стреляет! И гамма- и бета-излучение бьют!

— Наверное, надо чего-нибудь напялить? — небрежно уточнил я.

— Да ты, вроде, немало напялил! — усмехнулся он.

— Но это все, вроде, не то? Наверное, надо что-то специальное? — Я старался не суетиться.

— Ну, — лениво он ответил, — это надо долго подбирать…

Хорошо он заботится о здоровье друга!

— Вообще… — остановился в раздумье. Я тоже встал. — Выдается респиратор “Фиалка”... чтоб пыль шибко не глотать.

— Та-ак...

— Но все снимают его — в нем много не наработаешь.

Значит, спасения нет?

— Ну? Назад? — насмешливо спросил Пека.

— Вперед!

Мы пошли к сетчатым воротам.

— Да! — вспомнил вдруг он. — Самое главное забыл тебе сказать.

Еще и главное?

— Насрано там всюду. Сортиров-то нет.

Я остановился как вкопанный… Сломался на дерьме?

— Идем! — я решительно двинулся.

— Ну иди. — Пека не двигался с места.

— А ты?

— Так я еще в отпуску! — захохотал радостно.

Пошутил!

— Так значит, некуда нам идти?

Отличный у меня соавтор!

— Ну почему же? Найдутся дела.

— Так пошли.

Подошли к трехэтажному каменному дому, колонны с гипсовым “виноградом” наверху: “сталинский вампир”. Управление рудника. Пека уверенно ходил по коридорам, входил без стука в высокие кабинеты, запросто жал важные руки, неторопливо беседовал (денег за “колготки детские” никто не требовал с него, видимо, уже потеряли надежду). Про меня он как бы забыл, потом вспоминал вдруг, но очень ненадолго: “А! Это приехал фильм про меня снимать”. Особенно мне нравилось слово “это”… Да, всегда я так: лечу восторженно — и мордой об столб!

Однако Пека продолжал показывать меня по кабинетам. Мне тоже было интересно смотреть: директор рудника Жрацких. Точная фамилия! Главный бухгалтер Нетудыхатка… явно прибеднялся, хитрец!

В коридоре мы вдруг лоб в лоб столкнулись с Кузьминым — они с Пекой холодно раскланялись. Что за дела?

— Ну, что там? — озабоченно спросил я, когда Пека вышел из очередного кабинета.

— А ты будто не знаешь? — зловеще произнес он.

— Что я знаю? — холодея, спросил я.

— Приговор! — Пека произнес.

— В каком смысле?

— В прямом! А ты разве не с этим приехал?

— Я?

— Ты.

— С чем я приехал?

— Семь в пять! Не твоя затея?

— Моя?

— А под что тебя направили сюда?

— Ну… это ж не я придумал, — забормотал я. — Общий замысел…

— А делать-то мне!

Тогда, на “Ленфильме”, мне это легче казалось: разберемся на месте. Разобрались!

— Ну… так делай, — пробормотал я.

— Может, подскажешь — как?

— Ну есть, наверное, технические новшества?

— Есть. И не такие уж новые. Я ж тебе рассказывал. План Б. На взрыв, на обрушение породы — с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять, все на голову себе принять — и сразу грести начинать. Батя уже пробовал. Отличился! Освободился! Но до бесконечности не может везти. Однажды возвращаются все после взрыва — вместо кабины экскаватора, где он был, — огромный валун! Сняли каски… И тут батя появляется, ровно упырь! В пыли, что в гриме. Оказывается, в последний миг с кабины в ковш перелез.

Да, победа еще та.

— Ну и что?

— В тот раз, к счастью, не посадили. Перевели в канавщики — грязь вычищать. Позорней должности нету!

— А может, послать все? — осенило меня. — Кому мы должны? — я гордо произнес.

— Я производственник, — мрачно Пека сказал.

— Ну и что?! — я продолжал призывать к свободе.

— Ну и все.

А это уже, кажется, кабак. Не иначе какой-нибудь формалист-архитектор из ссыльных душу отвел. Конструктивизм полный. Круглый зал. Эхо отражается многократно — звуков не разобрать.

— Вот она, наша “Шайба”, — с достоинством Пека сказал.

— Пиотр Витарьич! Рюбезный! Си другом пришри! — лунообразная личность сладко щурила узкие глазки. Что за акцент? Я и русский с трудом различал в этом гаме — только мат.

Провел к окошку нас, усадил. Перешел на китайский... или это все же русский?

— В общем, он спрашивает, — Пека перевел, — му-му или гав-гав? Гав-гав — собака, значит. Му-му — корова. Так что?

Я пытался было возразить, что Муму, по-моему, тоже собака, но Пека лишь последнее слово услыхал.

— Собака? Правильно! Ну и литр.

Задурел я еще до литра — от гама одного. Собаку пока отлавливали.