Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

— Да хер ли замечательного?! — вдруг резко тональность сменил. — “Всем ордена да медали — а мне опять ничего не дали!” Кузьмин — герой соцтруда!

— Но тебе ж какой орден? Сколько тогда было лет?

— Да к моменту, когда гремело уже все, семнадцать было! И — ничего!

“Похоже, грохнулся эпос! — понял я. — Значит, судьба у тебя такая. — Это про Пеку. — И у меня тоже, похоже!” — пронзила страшная мысль.

Но все же взял себя в руки.

— Дальше давай.

— Понял, что ловить нечего. В армию пошел.

Из огня да в полымя?

— Стоп. Армию нам, кажется, не заказывали.

Но его не остановить.

— Батя служил — а я хуже?

— Но то война была.

— И нам осталось!

Про войну он пусть с кем-то другим. Я обессилел.

— Ну, рудник у нас военного значения. Броня — в армию не берут. Но я добился!

“Ты бы чего-нибудь хорошего добился!” — мелькнуло у меня.

— Батя старые связи поднял.

Да, добрый батя!

— В самый опасный отряд!

— Партизаны? — предположил я.

— Вроде того! — Пека кивнул.

— В мирное время?

— Да.

Надо бы передохнуть. Куда мчимся? У меня же был стройный план. Кто сценариев про рабочий класс не писал? Стройка, трудности, преодоление, апофеоз. А мы где? В партизанах?

— Нормально служил. Только дома дела…

— Батя?

— Ну! Добыча металла, — с ударением на “о”, — непростой вообще процесс. Руду рвут, выгребают, катят на комбинат. Там ее дробят, прокатывают между мелкими чугунными шариками. Затем флотация — в большой бочке: заливают руду кислотой, и крошки металла поднимаются пеной. Такая вот драгоценная пена. Затем ртутью заливают ее. Ртуть вбирает золото. И выходят такие невзрачные бляшки. Их и берут.

— Куда?

— Ну выносят! Надо же как-то выживать?

То есть — батя и канавщиком не ударил в грязь лицом.

— Но ртуть, кажется, вредна? — поинтересовался на всякий случай.

— А кто сказал, что будет легко?

Видимо, я так считал.

— А ты как хотел? — Пека грозно навис надо мной, как коршун.

— Я? Никак.

— Плавят эти бляшки дома, на сковороде…

Не читал такого в поваренной книге.

— Золото на сковороде остается, пары ртути — в тебе. Мать приходит с парткома — батя зеленый весь. Мать к телефону — батя вырывает шнур! Тут — или смерть, или тюряга. Вызвала “скорую”… Батя потом ей всю жизнь не простил! Ну — сел. Попал на уран.

— Пьяная Гора?

— Угадал!

Умеют устраиваться.

— Но перед приездом милиции — ясное дело, раньше “скорой” поспела, — батя бляшки те, недоплавленные, успел сунуть мне. Я как раз со школы пришел. “Держи, сынок!”

Да. Завидное наследство.

— С собой здесь!

Я вздрогнул. Он полез за пазуху, вытащил кулек, с грохотом высыпал на пол тусклые бляшки.

— Думал, может, тут сунуть кому придется… Ну, в плане поступления…

Что ж не сунул-то? Приходится мне отдуваться! Хотя вряд ли бы это у кого-то вызвало восторг. Вид у этих сокровищ невзрачный. Способ приготовления — смертельный.

— Вот! — придвинул ко мне одну, самую поганенькую. — Сделаешь все нормально — возьмешь…

…билет на тот свет.

— Спасибо, — мужественно произнес я. — Дальше рассказывай.

Пека, подумав, завернул драгоценности, в том числе и мой будущий гонорар, спрятал.

— Ну, так… Мать виделась с ним. Ну и я, ясное дело, наезжал. “Отличник боевой и политической подготовки”! Батя гордился.

Семейство их, похоже, и в ртути выживет!

— Мамка — парторг! На том самом руднике, где батя трудился. Там не только же заключенные…

— Но и парторги.

— Идейность — это от матери у меня.

Пока не заметил.

— Ну и Кузьмин батю не забывал!

Просто какие-то гиганты, не люди!

— Скорешились они, когда Кузьмин меня мальцом еще из-под завала вытащил. “Кузьмин — др-руг!” — батя повторял неустанно. Но когда мать хлопотала у Кузьмина за него — запрещал. “Все нормально!” А тут вдруг Кузьмин сам к нему: “Хошь прославиться? Всесоюзный рекорд!” А батя и на воле с “Доски почета” не слазил. И тут лучший экскаваторщик!

— Только что был канавщик?! — воскликнул я.

— Так продвинулся! Работал с душой. Чтоб скорее освободиться.

— Так…

— В общем, знал Кузьмин, к кому обратиться. “Так что за рекорд от уголовников?” — батя торгуется. Соображал! Мол, по дешевке не продаемся. “А не будет никаких уголовников. Вольные люди”. Все знали: слово Кузьмина — кристалл!

— Нормально, — пробормотал я.

— Что нормального-то? — впился в меня яростным взглядом. Ему не угодишь. — А знаешь, как рекорд делается?!

— Нет, не знаю. Но охотно узнаю.

— Охотно, говоришь?

— Ну — неохотно.

— “Вариант Б”! На взрыв, на обрушение породы — с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять. Принять на себя, и только очухаешься — если очухаешься! — грести с-под себя — и на вагонетки.

— Да… Заманчиво.

— Ну, зеки бате говорят: “Пошел на …! Уродуйся сам!” “Слушаюсь!” — батя говорит. Остался в экскаваторе. Рвануло! Только пыль осела — все бегут к нему. Он уже работает, руду гребет!

— Ну и?

— Ну и постепенно наладилось все! С Кузьминым закорешились лепше прежнего! Расконвоировали батю. А Кузьмин — замминистра, в Москве!

“Сейчас бы нам не помешало это знакомство!” — трезво подумал я.

— Не гони картину! — Пека словно мысли мои прочел.

Я бы погнал! Засиделись тут.

— Ну, демобилизовался я…

Долгий, похоже, эпос. Специально, что ли, Пека нас сюда заточил?

— Как раз после дела одного в госпитале в Москве оказался.

Хорошо, что не в могиле.

— Заскочил к Кузьмину: “Что, как?” И он с ходу в Горный меня определил! На спецфакультет, куда допуск — ого! Меня! Сына каторжного!

Просто какой-то сгусток счастья образовался тут.

— Спецфакультет — это уран, видимо? — уточнил я.

— Ну! — произнес Пека с гордостью. — И кого? Меня!

Особой давки, думаю, на этот спецфакультет не было.

— После окончания послали нас в Джезказган…

Сага, похоже, суток на пятнадцать!

— Ну? Отлично? — предположил я.

После Пьяной Горы любое место покажется раем.

— Чего отличного? На весь рудник громадный — единственный огонек!

— В каком смысле единственный? А остальные в темноте, что ли?

— Совсем тупой? “Огонек” — журнал я имею в виду!

— А.

— … на.

“Ну, если “Огонек”, — голова заработала, — единственная проблема его жизни, то она, наверное, преодолима — тем более в кино. Хорошенькая почтальонша, то-се…”

— Кузьмину только вякнул — с ходу перевел!

— Куда перевел-то? В Москву?

— Ты вообще-то соображаешь чуть? Какая ж подписка в Москве? На Пьяную Гору. Там подписка — хоть ж...ой ешь! Ну — уран!

Да-а… Заботливый начальник!

— Были, конечно, вокруг разговорчики. — Пека посуровел. — То да се, мол, оставайся в Москве. Но Кузьмин с ходу: “С твоим характером тебе лучше всего будет на руднике!”