Валерий Попов - Нарисуем [журнальный вариант]

— Все мои вещи — … да клещи!

Фольклор.

Из камеры хранения, к моему изумлению, он вышел с “сидором” за плечами и огромными связками книг в обеих руках. Вот уж не ожидал. Вот оно — то светлое, что спасет нас! Помогу донести. Друг я или портянка? Вот такой у нас теперь лексикон. Надменная Сысоева, что пыталась нас загубить, пренебрежительно оформила наши с Пекой документы, и мы вышли со студбилетами в руках.

— Но если через две недели не представите ничего вразумительного — отчислим! — свое слово все же сказала.

— А цаца эта своего дождется: пол-Федора я ей засажу! — пообещал Пека, когда вышли.

Комендантша общежития прелестная оказалась женщина. Люблю “изможденок”. Таких только и люблю! Холеная, но слегка подмученная, что придавало ей особую прелесть в моих глазах. Но только в моих. Пека не реагировал. Взгляд ее метнулся ко мне. “Мы с вами, интеллигентные люди, вынуждены переносить все это!” Да. Вынуждены переносить. “Все это” имело сейчас обличие Пеки, успевшего к узбекской хирсе добавить крымского “Аромата степи”. Только и требовалось от нас в тот момент — оценить ее кинематографическое прошлое, узнать, горестно изумиться: “Вы — и здесь?” Разве это трудно? Узнать я ее, конечно, не узнал — вряд ли она играла крупные роли, но изобразил, как она хотела: “Вы — и здесь?” Разве трудно сделать приятное человеку? Легко понять, чего он больше всего жаждет, — и это дать. От тебя не убудет.

— Что я могу сделать для вас? — спросила она меня страстно. Вот такие коменданты у нас! Но Пека — “косая сажень в глазах” — разве мог ее оценить?

— Я с ним! — вздохнув, указал я на Пеку. Мое изделие мне дороже всего!

— Ну что же, — сухо проговорила она.

Теперь и эта замечательная женщина — наш враг, и, надо полагать, не последний. В результате мы получили ключ от темной клетушки без единого окна под деревянной скрипучей лестницей.

— Ну прям кабинетик мой, восьмисот метров под землей! — умилился Пека. — Нишка такая, столик, стулья… Как тут.

Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!

— А вылазишь потом — не разогнуться.

Теперь не разогнуться будет нам двоим.

Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов — “Точка опоры”. Вилис Лацис — “К новому берегу”, “В бурю”. Владимир Дягилев — “Солдаты без оружия”. Владимир Попов — “Сталь и шлак”. Иван Шемякин — “Сердце на ладони”. Михаил Бубеннов — “Белая береза”. Конечно, в пионерском детстве я их читал — куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.

“Ну? На сегодня, может, хватит? — думал я. — День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! — Я сам по своей лени ударил кулаком. — Работаем!” У меня тоже трудовой энтузиазм.

— Давай!

— Об чем?

— Ладно… как отдыхаете давай.

Все же дал некую слабину. Надеялся — про отдых полегче будет.

— Ну… кино. Театры приезжают…

Тема отдыха у него туго шла.

— Дальше.

— Ну а если проблемы пола надо решить... — неожиданно выдал научный оборот.

— А разве они решаемы? — вырвалось у меня.

— Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…

На это не всякий решится.

— Почему на Гнилой? В смысле — почему называется?

— Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.

Освобожденные от условностей.

— Ходил там к одной…

— Ну? — проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.

Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил — не дождешься.

— А скорее нельзя?

— Скорее только гонорея.

Достойный ответ.

— Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!

Но гонорара нам не видать.

— Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!

— А месяц какой?

— Декабрь… Ну так пáрит все!

Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.

— Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…

Условно раскрепощенной.

— Вылажу на берег — шмоток нет.

— Отлично!

— В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов — ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. “Ты чего-то потерял?” — интересуется. “Да, — говорю. — Все”. “Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?” “На хрен мне догадываться?” “Тогда идем”. Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три “перстня” нарисовано. Шерстяной! “Кто будешь?” — спрашивает. Хмырь подсказывает: “Бугор с “Полярной”. Знаю его”. Шерстяной подивился: “Так у него еще и желание по бабам гулять?” Все знают — на “Полярке” у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые “строгие” там — ну и мы, специалисты. “Хорошо устроился, — Шерстяной говорит. — Так чего надо тебе?” “Трусы! — четко докладываю. — Партбилет!” “Все?” “А чего еще?” — удивляюсь. “Правильно отвечаешь! Но учти — еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя”.

Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!

— Ну и что?

— Что — бросил к ней ходить. Себе дороже!

Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.

— Ничего не получится! — произнес я в сердцах. — Вуз этот вряд ли поможет тебе.

— Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? — нагло Пека сказал.

— …Освободился батя, стал дома бывать…

— Бывать?

— Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.

Спецзадание.

— А выпив, кулаком бацал: “Мы не р-рабы!” Мать насмешливо спрашивает: “А кто ж ты?” “Царь горы!”

— Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? — осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.

— Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, — скромно Пека сказал.

— Тогда продолжаем! — я прохрипел.

Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.

— А цыпа эта доиграется, — прохрипел Пека. — Пол-Федора я ей засажу.

— Ты щедр.

Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи — это он челку свою расчесывает металлической гребенкой — другая, видимо, не берет!

— В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.

Если я не лежал бы — упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.

— А сейчас, что ли, утро уже?

— Еще день.

Да, денек емкий получился!

— Ну одеты, вроде, адекватно, — оценил Пека. — Идем.