Валерий Попов - Через Лету обратно (Запоздалый шестидесятник) [журнальный вариант]

Вот! Какого знака тебе еще ждать? С тобой Он. Вперед!

Нона пришла. Даже коробку конфет принесла.

— Ты как, Венчик?

Легко так произнесла, словно я пальчик вывихнул. А может, и надо так? Расслабиться и махнуть на все рукой? Нет. Если Он сделал мне подарок, нужно довести это дело до конца, иначе я неблагодарным Ему покажусь. Лежу тут… но это не оправдание тупости. Если верну эту тарелку в столовую, Он может и обидеться: дурак, что ли?

— У меня к тебе поручение.

— Я рада, Венчик!

И я обрадовался.

Тарелочка должна свое место занять в моем доме, пару составить с той тарелочкой, что осталась одна, — только тогда это и будет выглядеть как полноценная благодарность!

Нона, конечно, не идеальный исполнитель, но совсем списывать ее тоже нехорошо: все же она моя жена, всю жизнь рядом прожила. Может, постарается?

— Слушай меня… Вот. Возьми эту тарелушку в сумку. И домой отнеси. Поняла?

— Это наша, Венчик?

Сразу идиотский вопрос!

— Не совсем. Но будет наша! Понятно?! — Я уже лютовал.

— Но как же так, Венчик? Она же не наша!

Тьфу! Радетельница нашлась! Лучше б так о нашем имуществе пеклась, как о чужом! Все тарелки разбить, кроме одной, ей совесть позволяет, а одну в дом принести — почему-то нет!

— Слушай! — Я завелся. — Слушай и исполняй! И не рассуждай: это не твоя стихия!.. Поняла?!

— Поняла, Венчик! — вздохнула тяжело.

— Возьми ее в свою сумочку, — резко засунул, — и отнеси домой. И аккуратно поставь на сушилку. Поняла?!

— Но как же так, Венчик? Ты же ведь здесь ее взял!

— Тьфу!

Откинулся на подушки, весь в поту.

— Ну хорошо! Если хочешь, что б тут хозяйство не пострадало, другую тарелочку из дома принеси вместо этой! Но — другую! Понимаешь? Другую! Не с уточкой!.. Поняла?

— Поняла Венчик! — вдруг просияла.

И, сияя, ушла.

Вернулась через час. И снова — сияющая!

— Я все сделала, Венчик!

Ведь бывает же счастье!

Долго разворачивала с шуршанием газету, потом такой же шумный целлофановый пакет. Я приподнялся… и рухнул. Все! Та же самая тарелочка! Ну или другая, точно такая же, которая дома была… не имеет уже значения. Отвернулся.

— Ты что, Венчик? — испугалась она.

— Да так. Ничего. Иди.

— Ты велел же другую? Вот я другую и принесла. Ведь ты же любишь — с уточками? — засияла сквозь слезы.

Мне только и оставалось — ее поцеловать.

— Молодец. Спасибо!

Радостная ушла…

Да, не пособник она мне!

Нащупал скользкий ноутбук в тумбочке, на колени поставил. Надо работать! В больнице? А почему нет? Пребывание здесь — не повод для лени. Вперед!

Как раз когда мы накрыли с моей музой в номере столик, чтобы встретить Новый год, заверещал ее ноутбук.

— Петя по скайпу! — закричала она. — В ванну, быстро! — и запихнула меня туда.

— Ноутбук хоть дай! На кровати лежит! — прохрипел я.

Такого не ожидал. Хоть часы на руке! Глянул: до Нового года минута! Успел налить из крана холодной воды — не горячей же! — и под бой курантов (доносился) чокнуться со своим отражением в зеркале. И что-то вдруг забрезжило… Налил до краев и хлопнул второй стакан и тут же сообразил: ведь я не только в этом замкнутом помещении, я в Будапеште, где почти полвека назад был сильно счастлив. Ура! До этого три дня — из восьми — нашу молодежную делегацию промурыжили во Львове (лихорадочно, а точнее, довольно лениво, «накачивали» напоследок, водили на какие-то лекции). Мне и во Львове сильно нравилось: в городе был безусловный западный колорит, как мы его понимали, а главное, была уже жаркая, сухая весна. Помню, как мы с вновь обретенным другом Лехой, кстати руководителем нашей делегации, утром, еще до завтрака, выскочили из гостиницы на соседний угол — «залить зенки», как он любил говорить (и делать). Явно западный, по нашим понятиям, сервис, большое стеклянное окно шириной метров пять и острое утреннее счастье… никогда прежде не пил с утра! Вот она, свобода!

На солнечном углу появились наши девушки… Галя, на которую я запал еще в Питере, была среди них. И вдруг ее взгляд — прямо в душу! Умирать буду — вспомню тот миг!

Следующий кадр: мы заходим с ней в бар, уже в Будапеште, и я вынимаю заначку. Строжайше запрещалось, но все знали, что рубли в Венгрии меняют. За давностью лет признаюсь: засунул рулончик сторублевок в пасту. Как бы по причине крайней своей чистоплотности постоянно носил ее с собой. И вот вытащил прямо при ней. О, как она смеялась, опершись о стену рукой и как бы обессиленно уткнувшись в нее головой!.. Выпрямилась, глаза счастливо блестят. Потом мы шли с ней по Будапешту. Будапешт — сиял! Особенно после тусклого в те года Ленинграда. И вдруг мы столкнулись с мрачным Лехой.

— Я встречался сейчас с местными комсомольцами, — проговорил он.

— Ну? — уныло спросил я.

— Они мне сказали… где здесь стриптиз!

— Так пойдем же! — вскричал я. — Плачу!

Стриптиз меня восхитил! Хотя главная моя страсть была направлена в другую сторону.

— Что вы делаете? — шептал Леха. — Вас же исключат!

— Ты думаешь? — глянув на него, хрипло проговорила она.

И мы опять обнялись!

…Когда мы вернулись в Ленинград и вышли на платформу, она посмотрела, как только она умела, и, сделав решительное движение рукой слева направо, сказала: «Сгинь!» Потом я очень страдал… Но зато написал первый в своей жизни крепкий рассказ. А дальше — пошло. Сорок с лишним лет — сорок с лишним книг. Где-то она, первая моя муза?

И вот теперь — последняя. Видимо. Наглая Аглая (имя подлинное), которая в новогоднюю ночь и замкнула меня сюда… на свою, кстати, голову… Прощай! А ведь еще осенью мы катили с ней на велосипедах, хохоча. О, как она танцевала, дурашливо закатив глаза, приоткрыв рот. Делала два очаровательно-неуклюжих движения могучими кистями — и прекращала дурачиться. Все!

Уже знал крутой характер ее. И вот — встретил Новый год, последний, может быть, в ванной (это еще мягко говоря)!

Договорились же — едем прощаться. Но чтоб так?.. Другой бы повесился и был бы абсолютно прав, вызвал бы всеобщее одобрение: хотя бы закончил эту жизнь достойно. Кстати, может, мой герой так и поступит. Но моя задача другая! Хлопнул третий стакан — в этот раз, по ошибке, горячей. Но это неважно! Начал с того еще Будапешта… Писал. Дверь вдруг заскрипела.

— Ты выходить вообще собираешься или нет?

Выйти, конечно бы, надо. Она хорошая… Но такой мощный финал!

— Сейчас… полчасика! — забормотал я.

— Ну, пиши! — грозно проговорила она и захлопнула дверь.

И по возвращении я больше не видел ее. Все! Последнюю музу потерял… Надо бы новую! Тут распахнулась со стуком дверь, и «прекрасная уборщица» наша появилась со шваброй наперевес. Стала, о кровати стуча, шваброй орудовать: вот, мол, тружусь и только оскорбления и слышу! С особой яростью стучала в мою кровать. Мало ей, что и так уже меня в блин раскатала? Вот уж где я действительно — никто.