Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

И этот пейзаж не случайно так врезался, в нем был еще и подтекст: Александрийский столп в тот момент показался мне символом моей жизни, с двух сторон. С одной стороны, я человек ухватистый, и многое ухватил. Но теневая, трагическая сторона присутствует всегда. Стоит лишь мне чего-то получить — как выясняется, что это не победа, а скорее — проблема. И чаще — трагическая. Порой — с оттенком комизма. Когда я стал заместителем председателя Союза писателей (замом по наслаждениям, как сформулировал я сам), мне по должности полагалась машина, которая должна меня доставлять из дома до кабинета... но неожиданно это оказалось проблемой. Выяснилось, что шофер сначала должен заехать за Витькой Максимовым (замом по идеологии), который жил в другом конце города (в Веселом поселке)... а я томился в ожидании, хотя до служебного кабинета моего было рукой подать. Привилегия оказалась бессмысленной! Всего-то я себя чувствовал крупным аппаратчиком два дня, когда маялся, ожидая машину, — и тут же все кончилось! Победившая демократия смела льготы — точнее, ей никто ничего не стал давать даром, — и взлет моей карьеры совпал с эпохою нехватки всего.

И дом под тринадцатым номером, где я очутился, сразу же очень странно заявил о себе. На новоселье на нашу кухню (до капремонта, несомненно, коммунальную, потому большую) набилось сорок с лишним человек — старые друзья и любимые коллеги... И половина из них не отравилась грибами, поданными женой, а половина — отравилась (та половина, что сидела ближе к дверям). Абсолютно было две одинаковые банки, черт возьми! Наутро стали поступать звонки и проклятья — к счастью, все выжили... Но что за начало? Будет ли вообще счастье здесь?

Переезд в этот дом выпал на суровые времена. Куда-то исчезли все домовые службы, и дом погибал. Как нарочно, были два подряд самых холодных года, и вода в стояке под нашей кухней (оказавшимся после капремонта не внутри дома, а снаружи, в мусорном отсеке) стала льдом, и мы надолго оказались без воды, даже в туалете. И некуда было звонить, да и телефон не работал, и казалось, что эта глухая тяжелая зима не кончится никогда. Откуда, собственно, вдруг придет помощь? Неоткуда ей уже приходить! Помню, как первого января 1992 года я вывел выгулять нашего роскошного колли (еще дернул черт завести собаку, чем кормить?) — и когда-то роскошные наши улицы были серебристыми, промерзшими и абсолютно пустыми (словно в блокаду, подумал я). И даже наш любимец, золотой колли, замечательный весельчак, скользя когтями по несколотой наледи, чувствовал: что-то не то, — и недоуменно поглядывал на меня огромными черными глазами: «Что вообще происходит?» Магазины были закрыты абсолютно все, причем на какие-то ржавые висячие замки допотопного вида. То было время полного одичания города!.. И казалось — навсегда. Магазины были закрыты, но притом уже было известно, что все цены выросли в сотни раз! А когда магазины открылись, оказалось, что никаких товаров, даже пусть стократно подорожавших, на полках нет. Как можно было жить? Ничего себе «перебрался в рай»!

Девяносто какой-то год мы с женой встречали за абсолютно пустым столом — ни закуски, ни выпивки, ни даже куска черного хлеба. Без трех минут двенадцать раздался звонок — и одна знакомая Снегурочка (не будем уточнять) передала мне в дверь бутылку водки и каравай. И я заплакал. В тот год я чувствовал себя глубоким старцем и было ясно видно (в наступившей со всех сторон темноте), что жизнь кончилась и больше не начнется. Ничего себе переехал!

Потом в этой тьме вдруг началось какое-то движение, как вскоре выяснилось, неблагоприятное. Из тьмы доносились голоса, что в связи со строительством метро все дома в районе полукилометра будут расселены... Ничего себе «перемены в обществе»! Мы стояли под аркой небольшой толпой, и кто-то предложил писать письмо мэру, и все поддержали. Долгой изнурительной борьбой за наше жилье мы занимались лет двадцать: требовали экспертиз, оттягивали время. Это вообще были годы борьбы, все за что-то боролись. Что касается нас, то мы почти победили — дотянули до тех лет, когда появилась новая техника замораживания подземных тоннелей... и наш дом не провалился! Почти. В двух моих комнатах образовались три трещины, и было ясно, что жить здесь нельзя. Но вдруг оказалось, что жизнь начинает налаживаться: явились представители страховой компании, и выплатили страховку, и я сделал ремонт, на сумму, правда, значительно превышающую размеры страховки... но уже и деньги понемногу пошли, появлялись издательства... Перезимовали!

Да, много чего тут случилось за эти годы. Промелькнула и оборвалась короткая и яркая, как фейерверк, странная жизнь нашей дочери. И надо жить дальше. Тем более теперь, когда жизнь уже так роскошна!

Только я вышел из метро — как сразу ко мне кинулся нищий на костылях, во всем черном:

— Валерий Григорьич! Как я рад! Валерий Григорьич!

Я как-то замялся. Спрашивать его «А вы кто?» как-то неловко: вроде все ясно и так. «Откуда вы меня знаете?» Лучше не уточнять. Тем более он отчество неправильно назвал. Но не будем придираться. Должен же хоть кто-то меня знать, хотя бы нищий!

— Бывший ваш читатель! — отрекомендовался он.

— А почему «бывший»-то?! — вырвалось у меня.

Вопрос, наверно, бестактный?

— Так с малых лет! — он ответил так.

«Значит, выдохся? Или выдохся, наоборот, я?»

Но заводить литературную полемику с нищим довольно странно — не для того он здесь встал. Ясно, что делают в столь деликатных ситуациях: достают кошелек. Но — опять неловкость: я только из-за рубежа и кроме проездной карточки — только валюта. Давать нищему в валюте как-то слишком шикарно. Привыкнет. Только этого мне и не хватало: валютного нищего себе завести! Все скажут: Попов вообще заборзел, кроме прочего всего, завел себе даже персонального нищего, причем валютного!