Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Однажды я ехал из города, и зазвонил телефон.

— Алло! Серж! Увы... Не проканало твое ухо — в сборник не включили его.

— А я уже вылечил его!

— А. Ну тогда — тем более, — разочарованно произнес Серж.

У станции в пивной я увидел Жоса.

— Сейчас по крыльцу поэтессы работаю, — излагал он своим собутыльникам. — Выматываюсь страшно! Особенно духовно.

А сделать так — бездуховно и быстро? Это не по-нашему?!

Я подошел к столу, уставленному бутылками.

— Как не стыдно тебе? Что ты сделал? Старые люди сидят неделю без света. И без крыльца! Две сотни слупил! «Духовно!» — Я, повернувшись, ушел.

Приближаясь к будке уже в сумерках, я вздрогнул. На террасе — свет! Отец, значит, работает — настольная лампа отца! В прошлый год часто возвращался я поздно, в темноте, и шел на свет лампы, как на маяк, он допоздна работал! И снова горит! Побежал. Потом остановился. Назад? Надо перед Жосом извиниться!.. Ну ладно, после. На террасу вбежал.

— Работает? — спросил отца.

— ...Что? А. Да. Приходил. Сделал. Сказал — более мощный предохранитель поставил.

— Сделал, Веч!

Жена, сияя, сидела с книгой на коленях. Есть все же на свете счастье и доброта!

Пошли смотреть пробку, правда, уже в темноте.

— Отлично, да. — Я пытался с земли заглянуть под стреху. Пробка стоит! Крыльцо, правда, в руинах. Но не сразу же все! — А это что за крест он сколотил?

— А! — Нонна засмеялась. — Это он взбирался по нему.

— Все! Пошли ужинать. Гуляем!

Включили оба подогревателя, обе плитки... Ура! Держит новый предохранитель. Ура! И жена разрумянилась.

— Все! Переворачивай картошку. Схожу...

По пути в туалет на свой жалкий жучок глянул. Ну ничего. Пусть будет. Теперь нас «высший предохранитель», как Бог, хранит. Бог сохраняет все!

Спустил штаны, приготовился к блаженству... Нет. Встал, натянул. Что-то тут не то! Странный запах. Что-то горит. Через круглое отверстие заглянул в бездну. Там все обычно. В коридоре глянул на свой «жучок». Безмолвствует. Не кажет больше «фиги» — закоротили ее. Выскочил на террасу. Горим! Мало того, что горит картошка, это дело обычное у нас, — пахнет горящей пластмассой. Где-то рядом. Тройник, в который воткнуты вилки холодильника и двух плиток! Схватил его, и он у меня в руке остался, прилип горящей расплавленной массой — не отлепить! Махая, бегал под соснами, потом опустил руку в ведро. Отлеплял застывшую массу и тут увидел: из-под кровли дым идет: «высшая фига» горит, но палец не выскочил. Мистика! И от стен уже дым... или пар? А как же предохранитель? Он же не пропускать должен такой ток, прерывать! Поднял крест сколоченный, приложил к стене. Мокрый! Но вскарабкался по нему. Вывинтил пробку (старая она!), а в гнезде фольга осталась — раскаленная, светящаяся. «Мастер» «жучка» из фольги поставил за двести рублей. Надо вырубать все! И фольгу из гнезда выковырять скорей! Стал ручкой выковыривать — основным орудием труда своего — но, к сожалению, она оказалась металлической. Вспышка! И — тьма!

...На крест, говорят, свалился! Когда я открыл глаза, сматериться хотел, но не вышло: какая-то ночная экскурсия стояла, смотрела на меня.

Потом я спал. Верней, спали мы. Верней, пытались заснуть. Ночью я слышал, что отец упорно карабкается на сломанное крыльцо — обязательно там надо ему ходить в уборную: стесняется мимо нас. Вскарабкался. Потом спустился. Молодец!

А я про Жоса думал: совесть когда-то проснется у него? Проснулась неожиданно. В пять утра! Чуть задремав, я очнулся от стука — крыльцо колотил! Самое время для пробуждения совести! К половине шестого она стала засыпать: удары все реже раздавались. Я вышел.

— Братский салют! — Он протянул мне руку.

— Извини. Руку тебе не могу подать... Ожог.

Потом я ехал уже к другому доктору, и мобильник зазвонил. Никак не мог по новой приладиться: то правое ухо не работает, то правая рука. Ухватил все-таки левой рукой.

— Алле. Это Серж. Наслышаны о твоем подвиге у будки. Приезжай, все хотят тебя видеть. Запиши главный телефон...

Но тут запел талантливый нищий, и волшебного номера я не узнал.

— Ты чего, Веча, такой грустный?

Из-за тебя все! — хотел сказать. Но не сказал. Ведь это я про нее написал:

— Разогревай вчерашнюю гречу! — бодро сказал. — И брюки мои погладь!

Это я уже размечтался!

— Хорошо, Венчик! — откликнулась она.

Вскоре запахло паленым.

— Ты что там делаешь? — закричал я. — Гладишь?

— Нет. Вчерашнюю гречу разогреваю, как ты велел.

— Давай! Это, пожалуй, моя умнейшая мысль за последние годы! Ну что ты так медленно, как таракан, одурманенный дихлофосом!

Только расположился в туалете — на террасе зазвонил телефон.

Когда примчался — трубка уже висела! А Нонна стояла у плиты.

— Это ты повесила трубку?! — заорал я, замахиваясь. Она подняла тонкие руки для защиты головы.

— Я не вешала!

— А кто? Она сама повесилась, с горя?

Захихикала.

— Просто... я поговорила уже, — объяснила она с добродушной улыбкой.

— Ладно! — махнул рукой. — А кто звонил?

— А-а, — разулыбалась она. — Фома.

— Так чего ж ты молчишь?

— А я не молчу, Веч!

— А почему так быстро?

— Злой! — улыбнулась она.

Фома, как часовщик, запускал сломанное — и немало уже предприятий, в разных концах нашей родины, с его рук «тикало» как часы. И, как опытный реаниматор, пропускал все плохое через себя! И говорил мне, не вдаваясь в подробности:

— То, что нас с тобой когда-то ужасало, детской сказкой покажется по сравнению с нынешним!

А он и до этого был смурной. Отец его, крупный геолог, по непонятным причинам застрелился в тайге. И вот, Фома сидел на крыльце... слава богу, уже выстроенного дома. Убигюль, пока еще была здесь, строила дом, растила дочь...

Много чего повидал этот двор перед домом Фомы. Совсем недавно, казалось бы, я произнес здесь блестящий тост на шестидесятилетие Фомы, и все еще, кажется, было «в пределах». Сравнил его с принцем из сказки, который разбудил спящую красавицу Геологию после долгого летаргического сна. При этом все восхищенно посмотрели на присутствующую здесь красавицу — Убигюль, усыпанную драгоценными и полудрагоценными камнями.