Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [Сборник]

Премия «Честь и слава»... И порою мере-щы-ца, что ты этой награды достоин! Но это чувство мгновенно испаряется здесь: какие еще «честь и слава», если тебе негде даже присесть, и ничего не изменишь, и никому не докажешь! Можно, конечно, потрясти «крутыми корочками» и чего-то добиться (лично для себя). Или — вообще здесь никогда не оказываться! Но нормальному человеку даже мечтать о таком неловко: что я — не как все?

Долгожданное объявление о посадке воспринимается уже как счастье: вот как нас делают счастливыми! В плацкартный вагон входишь как в пучину, сразу все обрушивается на тебя: множество лиц, гамма запахов, разнобой голосов. Сел и только хотел с облегчением «протянуть ноги», как тут же небритый «гость Москвы» обратился с полки напротив:

— Слюшай, дарагой! Посмотри за вещами! Нада тут схадыт! Спасыбо! — И, не дожидаясь согласия, ушел. Однако за вещами его — черная сумка, целлофановый пакет — пришлось последить, да еще как! Пять минут до отъезда. Четыре. Две. Но на призрачно освещенной платформе за окном он так и не появился. Все! Поезд, скрипя пружинами, тронулся. Вот! Те самые «оставленные вещи», про которые говорил репродуктор. Выскочил в тамбур. Холодно и накурено, но, может быть, перегородки спасут? Да нет, навряд ли они сразу взорвут, сначала дадут поезду разогнаться — так больше жертв. Боже, о чем я думаю! Ну а как же?

— Вы знаете, — остановил я развеселую проводницу, — рядом со мной пассажира нет, а вещи оставил!

— А-а! — задержалась на секунду, не больше. — Придет!

Ну дура! Я вернулся в вагон. Все зевают, почесываются, закусывают. Располагаются на покой. А черная сумка — стоит. Что делать? Открыть? Не надо! Поднять вагон? Яйцами закидают!

По проходу, о чем-то разговаривая с пассажирами, шел большой, красивый проводник. Начальник поезда? Кинулся к нему:

— Вот тут оставлен багаж... А пассажира нет.

— Хорошо, разберемся, — ласково сказал. — Есть место в купейном вагоне. Не желаете?

Я посмотрел на торчащие в проходе ноги и головы. А этих куда?

— Нет! — сказал я.

— Может, выпьем? — предложил старичок с бокового места.

— Всенепременно!

Я рухнул. Засыпал я, отвернувшись от «опасного груза». Так, может, безопаснее? Уже сквозь сон услышал там какое-то шебуршение. Вот и хорошо.

— Просыпаемся! Сдаем белье!

Вот это их волнует. Спокойно! Надо, еще не открыв глаза, привести себя в нормальное настроение. Ну и чего ты добился? Да хоть не сбежал!

Поднял веки и не поверил глазам: на полке напротив (на месте опасного багажа) спала красавица. Почему-то головой в проход. А-а-а! В ногах у нее ребенок, безмятежно спит, в чепчике, улыбается. Надо же, как все переменилось! А вот и небритый черт, который так меня взбаламутил, спускается с верхней полки и целует красавицу. Доехали!.. В этот раз.

Все эти истории, конечно, я аккуратно в свой журнал помещал.

— ...Далеко еще? — спросил он, вытирая пот.

— Близко!

«К сожалению», — чуть было не добавил я.

Мы шли вдоль изогнутого канала с могучими корявыми тополями. На воду, кувыркаясь, слетал пух. Канал как в снегу. Лужи на берегу окаймлены пышным бордюром, темнеющим в воде, особенно к середине.

«Да, — скосил я глаза на спутника, — погорячился я!» Та особая доверительность, жажда излить душу, поделиться, помочь, которая то и дело возникает у пассажиров, потому так и горяча, что поездом должна и заканчиваться. Столько — не жалко. В поезде — можно. Но тащить этот груз в реальную жизнь — на это способен лишь я! Энтузиазм испарялся вместе с выпитой водкой. «“Петербуржцы людей не бросают!” Бабушке-дворянке можно было это говорить со скорбью и достоинством. Но тогда и люди были другие, которых “не бросают”! И петербуржцы! — поглядел на спутника своего. — А мы уже даже не ленинградцы».

— Послушайте, э-э-э... — тормознул я.

— Тихон! — напомнил он. Редкое имя... — Зря только в Москву съездил! — вырвалось у него. — Лишь деньги потерял!

И я тоже — зря съездил! Поэтому рядом и идем.

— Разве кому сейчас ручная работа нужна?

Это точно!

— Бывший ученик мой...

И это совпадает.

— ...теперь заправляет там! И говорит мне: «Иди, Авдеич». Кто обучил-то его гвоздь держать? Бригаду набрал из каких-то приезжих, и гонят туфту.

И это похоже — книжки бригадами пишут теперь!

— Дверь от двери не отличишь!

— Дверь?

— Двери обиваем мы. Тебе надо, что ль? Сделаем для понимающего человека!

Такая уж моя работа — все «понимать». «Петербуржцы людей не бросают!»

— Да я и в Питере много обивал, у жены когда жил!

Он тоже петербуржец! И значит, не бросит меня... К сожалению! И вот ползем по изгибу набережной. И это еще, я чувствую, лучшие мгновения из того, что нам предстоит. Ты о себе бы лучше подумал! Новый хозяин журнала сказал: «Хватит тебе люли разводить! Только конкретно пиши, случаи из жизни — и не больше пятнадцати тысяч букв!» Вот о чем надо думать тебе. А мы тут будем двери околачивать! И как ни тяни — вот он, мой обшарпанный дом.

— О! Георгич! С возвращением!

Так! Одно к одному!

Напротив моей парадной, на гранитных ступенях к воде, подстелив обрывки картонок, как всегда в этот час, завтракали «утомленные солнцем». Одного из них я знал — мой бывший сосед Пека, часто заходивший ко мне с просьбами. После того как умерла его мать, пропил квартиру и теперь пребывал летом здесь, на природе, а зимой неизвестно где. Но, похоже, не унывал. Неподалеку от спуска был причален кем-то и, видимо, забыт навсегда ржавый плавучий дом-понтон: его они, кажется, тоже освоили, там сохли на белой проволоке чьи-то скукоженные штаны. В прежней квартире Пеки поселилась теперь бизнесвумен — за железной, конечно, дверью, что умно. И однажды непринужденно зашла ко мне и, слегка кокетничая, попросила в долг сумму, которую Пеке — да и мне тоже — не пропить за всю жизнь! Я, естественно, отказал.

Компания на ступенях, если приглядеться, была разнополая, но женщины не сразу отличались от мужиков. Мой Пека был в прекрасном настроении, бурно жестикулировал. Одет он был, кажись, в шелковую, лиловую в прошлом футболку с красивой вышитой надписью «Шанель № 5». Лицо его было цвета футболки, что нисколько не огорчало его: цвет природный.

— Георгич! Присоединяйся к нам! У нас тут серьезный разговор.

Вот теперь мне только сесть туда... и жизнь моя кончена! Обычная нескладная компания. Один слишком маленький, другой, наоборот, слишком длинный. Ну как тут не пить?!

В серьезности их разговора я не сомневался. Порой слышал обрывки фраз: темы они брали самые глубокие. Находил оставленные ими на лестничных подоконниках листы с заполненными чайнвордами и сканвордами — и не мог ответить ни на один вопрос! Видимо, у них было больше времени на самообразование.