Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

Кинулся к нему:

— Вот тут оставлен багаж... А пассажира нет.

— Хорошо, разберемся, — ласково сказал. — Есть место в купейном вагоне. Не желаете?

Я посмотрел на торчащие в проходе ноги и головы. А этих куда?

— Нет! — сказал я.

— Может, выпьем? — предложил старичок с бокового места.

— Всенепременно!

Я рухнул. Засыпал я, отвернувшись от «опасного груза». Так, может, безопаснее? Уже сквозь сон услышал там какое-то шебуршение. Вот и хорошо.

— Просыпаемся! Сдаем белье!

Вот это их волнует. Спокойно! Надо, еще не открыв глаза, привести себя в нормальное настроение. Ну и чего ты добился? Да хоть не сбежал!

Поднял веки и не поверил глазам: на полке напротив (на месте опасного багажа) спала красавица. Почему-то головой в проход. А-а-а! В ногах у нее ребенок, безмятежно спит, в чепчике, улыбается. Надо же, как все переменилось! А вот и небритый черт, который так меня взбаламутил, спускается с верхней полки и целует красавицу. Доехали!.. В этот раз.

Все эти истории, конечно, я аккуратно в свой журнал помещал.

— …Далеко еще? — спросил он, вытирая пот.

— Близко!

«К сожалению», — чуть было не добавил я.

Мы шли вдоль изогнутого канала с могучими корявыми тополями. На воду, кувыркаясь, слетал пух. Канал как в снегу. Лужи на берегу окаймлены пышным бордюром, темнеющим в воде, особенно к середине.

«Да, — скосил я глаза на спутника, — погорячился я! Та особая доверительность, жажда излить душу, поделиться, помочь, которая то и дело возникает у пассажиров, потому так и горяча, что поездом должна и заканчиваться. Столько — не жалко. В поезде — можно. Но тащить этот груз в реальную жизнь — на это способен лишь я! Энтузиазм испарялся вместе с выпитой водкой. “Петербуржцы людей не бросают!” Бабушке-дворянке можно было это говорить со скорбью и достоинством. Но тогда и люди были другие, которых “не бросают”! И петербуржцы! — Поглядел на спутника своего. — А мы уже даже не ленинградцы».

— Послушайте, э-э-э… — тормознул я.

— Тихон! — напомнил он. Редкое имя… — Зря только в Москву съездил! — вырвалось у него. — Лишь деньги потерял!

И я тоже — зря съездил! Поэтому рядом и идем.

— Разве кому сейчас ручная работа нужна?

Это точно!

— Бывший ученик мой…

И это совпадает.

— …теперь заправляет там! И говорит мне: «Иди, Авдеич». Кто обучил-то его гвоздь держать? Бригаду набрал из каких-то приезжих, и гонят туфту.

И это похоже — книжки бригадами пишут теперь!

— Дверь от двери не отличишь!

— Дверь?

— Двери обиваем мы. Тебе надо, что ль? Сделаем для понимающего человека!

Такая уж моя работа — все «понимать!» «Петербуржцы людей не бросают!»

— Да я и в Питере много обивал, у жены когда жил!

Он тоже петербуржец! И значит, не бросит меня… К сожалению! И вот ползем по изгибу набережной. И это еще, я чувствую, лучшие мгновения из того, что нам предстоит. Ты о себе бы лучше подумал! Новый хозяин журнала сказал: «Хватит тебе люли разводить! Только конкретно пиши, случаи из жизни — и не больше пятнадцати тысяч букв!» Вот о чем надо думать тебе. А мы тут будем двери околачивать!

И как ни тяни — вот он, мой обшарпанный дом.

— О! Георгич! С возвращением!

Так! Одно к одному!

Напротив моей парадной, на гранитных ступенях к воде, подстелив обрывки картонок, как всегда в этот час, завтракали «утомленные солнцем». Одного из них я знал — мой бывший сосед Паша, часто заходивший ко мне с просьбами. После того как умерла его мать, пропил квартиру и теперь пребывал летом здесь, на природе, а зимой неизвестно где. Но, похоже, не унывал. Неподалеку от спуска был причален кем-то и, видимо, забыт навсегда ржавый плавучий дом-понтон, его они, кажется, тоже освоили, там сохли на белой проволоке чьи-то скукоженные штаны. В прежней квартире Паши поселилась теперь бизнесвумен — за железной, конечно, дверью, что умно. И однажды непринужденно зашла ко мне и, слегка кокетничая, попросила в долг сумму, которую Паше — да и мне тоже — не пропить за всю жизнь! Я, естественно, отказал.

Компания на ступенях, если приглядеться, была разнополая, но женщин не сразу отличишь от мужиков. Мой Паша был в прекрасном настроении, бурно жестикулировал. Одет он был, кажись, в шелковую, лиловую в прошлом футболку с красивой вышитой надписью «Шанель № 5». Лицо его было цвета футболки, что нисколько не огорчало его: цвет природный.

— Георгич! Присоединяйся к нам! У нас тут серьезный разговор.

Вот теперь мне только сесть туда… и жизнь моя кончена! Обычная нескладная компания. Один слишком маленький, другой, наоборот, слишком длинный. Ну как тут не пить?!

В серьезности их разговора я не сомневался. Порой слышал обрывки фраз — темы они брали самые глубокие. Находил оставленные ими на лестничных подоконниках листы с заполненными чайнвордами и сканвордами — и не мог ответить ни на один вопрос! Видимо, у них было больше времени на самообразование.

— Садись, сосед! — Паша освободил мне полкартонки.

«А может, посидеть, действительно? — пришла мысль. — Все напрягаю себя, удерживаюсь в рамках, бьюсь как рыба об лед. И в результате даже летом не испытываю ничего, кроме усталости! А тут вон как солнце освещает ступени! Как ровно лежит пух на воде! Идиллия! И хоть останется в памяти этот счастливый миг — горячие ступени, пух на воде, сладкое утреннее блаженство. Полусон… “Завтрак на воде”. Сяду? Но вот встану ли? У меня ведь еще “мастер” на руках! “Петербуржцы людей не бросают”».

Но он-то как раз пришелся «в масть»! Одного поля ягодки.

— Батю-то тоже пригласи, — приказал Паша.

Притом батю моего он отлично знал и вряд ли мог предполагать, что тот мог так неузнаваемо измениться… Но уверенность — главный Пашин конек. Даже теперь, когда он потерял все. Кроме уверенности. Спутник мой тоже не растерялся. Подошел к парапету. Поставил чемодан. Этот уют ему, похоже, пришелся по сердцу. Явно тут не чужой.

— Авдеич, ты?! — завопил длинный. — Как же ты? Ну это… это... — В восторге обернулся к друзьям, просто не находя слов, чтобы достойно представить им гостя. — Вообще! — И он обессиленно смолк.

Не представляю, чем мог быть вызван такой восторг. Видимо, тот обивал ему дверь… когда та у него была – отсюда столь яркие воспоминания. Да, если и остались где-то сильные чувства, то только тут.

— Садись. — Длинный махнул рукой, и Авдеич с достоинством сел.

Да! Я уже тоже понимал, что обивка дверей тесно связана с большими переживаниями.

— К сожалению, мы торопимся! — собравшись с силами, произнес я. — А у вас тут надолго.

— Ты чего, Георгич? Мы ж только джин! — Паша поднял синюю жестяную банку.

На ней было ясно написано: «лонг дринк» — длинное питье. Рад изысканности их меню, но временем такой длины я не располагаю.