Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

— Нет! — повторил я.

Мастер, слегка оскорбленный, встал. На цветущих всеми цветами радуги лицах возник интерес: что тут, говоря по-современному, за проект? Сулит что?

Мастер многозначительно молчал. И мы, заставив их мучиться загадками, пошли через колдобистую мостовую, оставив солнечный рай за спиной.

Всегда, когда выбираешь мучение, обстоятельства услужливо подыгрывают тебе. Все резко переменилось. Под низкой аркой было сыро и холодно, на кочках зеленел мох, огромный ржавый контейнер был переполнен рваными пакетами с мусором, жужжали огромные бронзовые мухи. Мы пошли по ломаным кирпичам, которые кто-то не донес до бака.

— Сюда. — Я показал мастеру путь.

«Петербуржцы людей не бросают!» Было время, когда я часто повторял эту фразу и даже пытался так жить, но со временем накал ослабел. В узком дворе-колодце, при общении с Пашиными друзьями, этот лозунг как-то поблек. Как же, их бросишь! Они все равно тебя найдут! Лучше скрываться. Но расслабился в поезде (где еще можно расслабиться?), и вот результат: попал в гущу жизни. Да, нелегок путь праведника! Авдеич явно был недоволен, что я лишил его солнечного завтрака и загнал в эту сырость и тьму. И я тоже доволен не совсем. На тесной каменной лестнице росли, как опята, бутылки, видно, сезон их сбора еще не настал.

— Вот! — Я остановился у своей двери на втором этаже.

Лестница черная. Хотя такой черной она, видимо, была не всегда. Лицо мастера между тем приобрело профессиональную строгость.

— Кто обивал тебе? — с горечью произнес он.

Мол, ожидал плохого, но такого ужаса не предполагал. Решил, видимо, сразу взять превосходство надо мной. Кто обил? Помню я? Возможно, он же сам и обил в петербургский период его творчества. Помню, похожий был и столь же важный из себя. Профессиональная гордость у них на высоте.

— Снимай эту гадость, — брезгливо указал он на дверь.

Я должен это снимать? Только что он был суетлив, и вот — надменен. Мне казалось, у нас другое распределение обязанностей. Клочья, действительно, висели. Дверь была обита не так уж давно, но ее не раз уже резали и жгли. Кого-то, видимо, бесит роскошь. Вполне вероятно, это были те, с кем мы только что тесно общались: лиловое настроение у них порой резко сменяется темно-лиловым, разрушительным. Можно сказать, они в бригаде: проводят подготовительную работу к приходу мастера, а я, видимо, должен радоваться такой их слаженности.

— Ладно! Неси инструмент! — сжалился надо мной он.

И мне нашлось место в этом процессе!

Мне, правда, казалось, что инструмент должен быть у него. Но я вынес свой. Я знал, что рынок захватили другие обивщики — приезжают на «ауди», работают быстро, не разговаривают, даже, кажется, не знают русского языка, и «роскошь общения» там отсутствует. И хорошо. В их работе этот недостаток обернулся достоинством, и все разумные люди приглашают их. «Ну а мы как же?» — сокрушенно подумал я, почему-то объединяя себя с мастером… За полчаса мы отодрали обшивку.

— На помойку! — скомандовал пыльный Авдеич.

Был пыльный и я.

— Слушаюсь! — Обняв отходы производства, я сошел вниз.

Судя по доносящимся с воды голосам, компания всех вопросов еще не решила и продолжала диспут. Стоя в гулкой, сырой арке, я им завидовал.

— Ну, приступим, — сухо произнес мастер, и мы зачем-то зашли в квартиру.

— Дирижер? — спросил он, кивнув на рояль.

Я покачал головой.

— Тут многие дирижеры живут! — заносчиво произнес он. Видно, привык к знатной публике. — Так. Материал есть?

Он явно приписывал мне сверхъестественные способности. Я и представить себе не мог, что так выйдет.

— Хотя бы ватин! — сказал он.

Уж ватин-то у каждого приличного дирижера есть!

— Нету! — сокрушенно ответил я.

— Ну так иди! Два рулона возьми!

— Где?!

— Так в любом хозяйственном. Скажи…

— …для Авдеича? — подольстил я.

Он только вздохнул. Мол, слава позади. Разве же нынче есть понимающие люди?

— Скажи, для двери. Материал для обивки вместе пойдем выбирать. Стой! Дверь снимай!

«Уходя, снимай свою дверь!» Я опять подчинился, став лишь игрушкой в его руках. И вот уже дверь снята с петель, прислонена к стенке. Квартира открыта. Жизнь моя беззащитна.

— Так. — Маэстро задумался. — Там под аркой у тебя видел кирпичи. Принеси штуки четыре.

— Зачем?

— Принеси, сказал!

Видимо, уже взял меня в ученики. И вот моя несчастная дверь лежит на площадке на четырех кирпичах.

— Ну так чего встал? Иди за ватином.

У меня, между прочим, тоже дела. Мне тоже надо некоторую поверхность буквами покрыть. Но менее занятого человека, чем я, поблизости не нашлось!

— …ученик мой! Учил его гвоздь держать! В самый московский верх вывел!

Слушатели скорбно кивали. За время моего отсутствия дверь превратилась в скатерть-самобранку. А может быть, в кафедру для выступления? Наконец-то заметили и меня.

— Георгич! Может, ты более приличную сервировку подашь? Гости у тебя! — строго сказал Паша.

Я подал.

— К каким людям я его только не брал! Однажды сам начальник треста Агапов вызывает меня, пишет адрес. Фамилию не называет! Подмигиват: «Клиент особый. Будь начеку!» — «А что такое? — говорю. — Вроде никто не жаловался». Кого я только не обивал! «Мальца своего, — говорит, — возьми. Пусть воспитывается на примерах!»

Агапов у нас партийный был, воспитанием занимался. Сперва я не понял, что за воспитание он имеет в виду. «Да я и так ему все передаю!» — «Не один ты учитель!» — усмехается Агапов-то. Ну — пришли. Знаменитая московская высотка. Народ, знаю, тут живет непростой. Но меня не смутишь. Полвысотки уже этой обил. Вахтер знакомый. Поздоровались. Называю ему номер квартиры — чувствую, напрягся. Да, видать, серьезный клиент… Звонит. По имени-отчеству: разрешите пропустить? Думаю, ну прям как на государственной границе. И как в воду глядел!

— Ну?! — выкрикнул Паша, самый нетерпеливый слушатель.

— Открывает сухонький старичок. — Авдеич специально тянул резину. — Лицо незнакомое. Но сразу видать, из военных. Что за знаменитость такая? На генеральскую квартира непохожа. Уж нагляделся, слава богу, их. У одного во всю прихожую гобелен, трофейный еще, замки, олени. У другого — рояль с немецкими буквами…

— Ну?! — торопил Паша.

— …У этого квартира как квартира. Но взгляд цепкий, многозначительный, сразу как-то схватывает тебя. И вроде недоволен слегка, что не узнали его.

— Фамилия! — Это я уже рявкнул.

— Хорошо, Валерка, ученик, глазастый был, — не спеша продолжил Авдеич, — на полке фотографию увидал. В военном. С собакой. Валерка кричит: «Вы — знаменитый пограничник Карацупа?» Глазастый был! — с болью повторил мастер.

Моральное падение (и служебное возвышение) глазастого ученика — отдельная сага. Сейчас было не до нее.