Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

— Ну, закрывай глазки, протягивай ножки! — ласково говорила она перед сном.

— Успею еще «протянуть ножки», — отбивался я.

…А в Париж — последняя наша поездка — неудачно съездили. Холод! Странно, зимой в Михайловском было тепло, а здесь, летом… Варя плохо спала, просыпаясь, долго стояла у зеркала.

— Я, Валерий, красавица!

Последнее время часто повторяла, словно убеждая — себя.

Помню, сидели с ней на Монмартре, у маленького ресторанчика. Чистая деревня! Рядом галдела компания. К ним подошла молодая, но какая-то замотанная (во всех отношениях) женщина. Встал муж, долго разматывал на ней шаль, как на мумии. Компания чему-то смеялась. И вдруг, из какой-то очередной складки, появился ребенок! Спокойный, как кукла. И лысенький почему-то. Без чепчика. Все зааплодировали. Мама дала его кому-то на руки. Снова возникла шаль. Муж ловко наматывал — и в какой-то складке скрылся ребеночек! Мама, отсалютовав, пошла… Варя смотрела не отрываясь.

Мы оказались у «Красной мельницы» («Мулен Руж») и, продрогнув от бесприютства, подошли к большой вентиляционной решетке метро. Вроде фонтан — но оттуда бил теплый воздух. Грелись вместе с туристами и клошарами. Многие развлекались: держали пластиковый стаканчик вверх дном, отпускали — и он взлетал высоко, болтаясь в струях…

— Как наша с тобой жизнь! — сказала Варя.

Вернулись — и перестала звонить. А отвечала — так, еле-еле.

— Нас тут в Прагу зовут! — я бодрился.

— На эти экс-курсии… что-то неохота.

И вот — мы на Рейне с ней. Пофартило!

Волохонский вдруг предложил:

— Хотите?

— Да!

Заглотил наживку, даже не глядя. Его я давно уже защищал, когда Валентин хотел его съесть как левобережника. Раскололись вдруг пушкинисты на правобережников и левобережников. То есть раньше жестко считалось, что Пушкин четко по правому берегу Волги ехал, направляясь в Оренбург. Потом, когда все менялось вокруг, объявились левобережники: нет, по левому Пушкин ехал, не такой он был человек, чтобы по правому ехать! Схлестнулись! Одно время левобережники даже побеждали, как все новое, потом, как все новое, проиграли. И Валентин руку приложил, сказал, что левобережье – несовместимо… Гнобили их! А я этого не люблю, хотя мне неважно, каким берегом Пушкин ехал. Но за Волохонского и учеников его в журнале не раз вступался! И вдруг…

— Небольшая, но престижная конференция. Проводит один французский барон, к Пушкину неравнодушный, в своем замке на Рейне.

— Беру!.. В смысле еду!

Против замка Варя не устоит.

И — не устояла! Мы плыли с ней на пароходике по золотому Рейну, и она деловито «инспектировала» замки, глядя в путеводитель.

— А где же Бург Клопп, Валерий? — насмешливо-строго спрашивала меня.

— Да вот же он!.. Вверх гляди!

Узкий, как свечка, на скале! Радуясь, как дитя, била в ладоши. Ликовал вместе с ней.

— А вот этот, на острове, — наш!

— Серьезно, Валерий?!

Строго-насмешливо Валерием величала меня… И так ей понравились и замок, и барон, что отказалась к Фоме со мной ехать, в Майнц.

— А что такое, Валерий?! Нас разве что-нибудь связывает с тобой?!

— Да вся жизнь порванная, больше ничего. Дуэль!

— Уймись, Валерий!

Уехал к Фоме один. Вернулся на поезде. Вышел на платформу, увитую розами, ехал к острову на пароме. По ступеням к замку поднимаясь, думал о ней. Хотел побыть с ней в культурной среде… но что-то здесь нечисто! Барон этот — не успел познакомиться, — кого-то напоминает он!

Во дворе замка клубился народ. Много знакомых лиц. Пригляделся… да то ж микронекросектопедогомофобы! Они! Перековались, значит? Ну молодцы! Серж издаля делал какие-то странные знаки, но не подходил. Волохонский зато подошел. Весь в белом.

— Есть слушок, — добродушно сказал, — что барон решил премию вам вручить, за литературный труд!

Господи! А я в рваной рубахе! Сменить? Вбежал в свою каменную светелку под лестницей, разворошил чемодан. И пока переодевался, задумался. Левобережцам — неблизок. Правобережцам — далек. И на хрен мне эта премия? И вопрос — за что? Не за етим приехал! Что-то сосало душу… Надел свежую рубаху. Потом вдруг стащил наволочку с подушки (с гербом, кстати) и спрятал на груди. Если мне что-то вдруг не глянется, то скажу: «Не заслуживаю я, увы, премии… Наволочку украл!»

Другого ничего не придумал. Поднимался по мраморной лестнице. Поглядывали с интересом: загадочный тип. Наволочка, что ли, торчала?

Наверху лестницы — Варя! Рядом — барон. Черты его очень знакомые! Усищи… Тут Волохонский подсуетился:

— Познакомьтесь… барон Дантес!

Очнулся в больнице. Выстрелил он, что ли, в меня? Размечтался! Сам, оказалось, упал с лестницы.

Фома, верный друг, объяснил мне:

— Вот к чему левобережники ваши пришли! И не удивляйся. Все меняется быстро. Передел мира идет. Вот сейчас наша контора в скалах Черногории дороги ведет. На Албанию выходим.

— Албания-то зачем?

— А там пляжи песчаные, небывалой нежности. Нудисты заказали.

Нудисты наводнят Албанию! Кошмар.

— И твоя конференция наверняка часть какого-то мирового проекта.

— Дантес против Пушкина?

— Примерно. Так что ты зря попятился, с лестницы загремел! От нового не попятишься!.. А почему наволочка у тебя на груди? Думал, наверное, как плащаница — отпечатает душу твою?

— А ничего… не отпечаталось?

— Увы, нет! Ну ничего, закаляйся. Мир сейчас такой! Мы еще с тобой поработаем в одном «мокром деле».

— В каком, если не секрет?

— Позвонят.

— Нет… Боюсь, опять голову расшибу.

— Идиот!

Размозжил о спинку кровати банан… который, как мне кажется, принес для меня?

Потом потеплел:

— Я еще из тебя сделаю настоящего мужика!

— А я из тебя — пожилую деревенскую бабу!

— Кого?!

— Вот сейчас я как раз заканчиваю повесть, и ты у меня выйдешь беззубой бабкой.

Испужалси Фома!

— Как это?

— Легко! Ты же меня знаешь, как я искажаю твои черты.

— Да уж знаю, — вздохнул. — Ладно. Поправляйся…

Волохонский навестил.

— Вы все врете! — сказал ему я.

— Не все, — мягко поправил он.

Варя пришла:

— Ты что, Валерий? На ногах не мог устоять?

— Пойми, я все о тебе думал... а тут Дантес!

— Ладно. Как поправишься, предлагает тебе премию вручить… за владение словом.

— Нет.

— Руку и сердце мне предлагает… А ты?

— …Нет.

— С тобой все ясно, Валерий!

Пошла.

— Погоди!.. Да я тебе жизнь отдам! — Даже поднялся.

Тормознула рукой: «Не надо!»

Ушла.

Зато друга навестил! Главное — оптимизм!