Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

Бобон заместителем председателя стал. Валентин Комитетом гласности рулил. Мы — Комиссией по нравственности при нем. Самой неприбыльной. Но это как поглядеть! Помимо помпезных залов и коридоров, в Мариинском дворце еще много лесенок и комнаток есть, и одна такая досталось нам. «Уголок нравственности», как мы называли его. Если бы вы попали туда — ужаснулись. Вся наша комнатка без окон — что, наверно, и хорошо — была забита порнухой: наиболее быстро после отмены цензуры воплотилась как раз она! И мы с Фомой должны были отделять порнографию от здорового секса. Глаза сделались как у раков — опухшие, красные. Скрипел один из первых в нашей стране видеомагнитофонов, изготовленный на предприятии, специализирующемся на танках. Битва за нравственность началась! Но как-то очень быстро закончилась. Оборонять, оказалось, почти нечего. Все позиции уже были сданы до нас. Когда мы на общем заседании робко пробормотали, что, возможно, следует одобрить лишь отношения меж людьми, а остальное все — запретить, против нас поднялся сам Валентин, как белый лебедь, и изрек:

— А как же Леда и Лебедь? Тоже прикажете запретить?!

Мы сникли. По сути, запрещать нам осталось немногое. Народ раскрепостился, продрал глаза и что же увидал? Оказалось, уже разрешено — причем законодательно! — все!.. Кроме микронекросектопедогомофобии. То есть кроме половых отношений, выстроенных на ненависти, среди несовершеннолетних насекомых одного пола. Причем мертвых! Где-то примерно уже на этих рубежах шла битва за нравственность. Да, небогато!

С другой стороны, сам Бобон намекнул, что это, в сущности, его вотчина — «так што, ребята, не лютуйте!» Да где ж лютовать? Опьяненные свободой (а таких тогда оказалось большинство) растоптали бы нас, если бы мы хоть что-нибудь запретили.

И вот — телеграмма. Именно к нам, как к самым передовым — нигде в мире, как выяснилось, сексуальная раскрепощенность не продвинулась так быстро, — едет делегация! Точнее, целый конгресс, не нашедший пристанища больше нигде в Старом Свете. Да и в Новом, что интересно, тоже. Самые видные микронекросектопедогомофобы мира!

В городе бум! Власти волнуются. С одной стороны, лестно оказаться хотя бы в чем-то в числе передовых. С другой — что эти гомофобы натворят в городе, который недавно еще был городом трех революций?

— В Елово их! — предложил я. — В Елово, к нам! Мыться будут у меня в кочегарке. А жить — в «Торфянике».

— А если что — в озере утопим! — предложил Жос.

И вот автобус прибыл. Стали высаживаться. Странный народ! Хотя нормальных никто и не ждал. Люди в основном пожилые, но все поголовно в шортах, панамках и с марлевыми сачками. И только они кинулись к озеру, как оттуда сразу же поднялся рой.

Все электрички два дня битком были насекомыми забиты. За ними — лягушки мигрировали! За ними — утки! За ними зуи (с ударением на «и») — белые цапли! Многие десятилетия их на нашем озере не было. И вдруг — прилетели! Конечно, экологи себе в заслугу это поставили, но вообще-то это произошло по закрытии завода удобрений на берегу. Чего удобрять? И зуи на электричке уехали вслед за утками. Зотыч, уже приступивший к охранным функциям, подвел итоги лаконично: «Ни зуя!» Пожалуй, пора микрофобам отчаливать. А то и микробы покинут нас.

Зотыч за это взялся.

— Только тактично! — я умолял.

Но уж не знаю, как результаты оценивать. Зотыч достал где-то стопку мешков и, подкарауливая гостей в камышах, ловил их в этот сачок! Об этом узнав, я гнал на своем ржавом скрипучем велосипеде на озеро — навстречу бежали по дороге мешки. За ними, к счастью, ехал автобус, и я бережно, под локоток, их подсаживал… Международный скандал!

Но насекомые, и даже лягушки, и, ясно, утки, зуи так и не вернулись! Не вернулись и синеватые жуки. И даже враги синеватых жуков. И жук, который лапками поверхность прогибал, не вернулся! То, что даже прежней власти не поддалось, со всеми грандиознейшими ее ошибками, мы легко уничтожили росчерком пера! К тому же Зотыч божился, что один микронекрофоб шпионом оказался — хотел нашу котельную подорвать.

Валентин отхлестал нас статьей «Губители озера!». Мы, конечно, провели с ним беседу:

— Ну что, тля? Где твои Леда и Лебедь?

— Меня не запугаете! — гордо отвечал.

— Побриться — и застрелиться! — подытожил Фома.

— Жениться надо тебе!

— Ладно! Я согласен! — вдруг ответил Фома — Но ответственность несешь ты. Вплоть до уголовной!

— Ну конечно! Кто же еще?!

И вот мы с ним купили уже кольцо. Во время всеобщего дефицита это было не так легко. Гордые, оказались в ресторане-дебаркадере недалеко от устья Невы, заняли крайний столик, раскрыли в центре стола коробку и любовались сиянием кольца. Помню вечерний блеск Невы, теплый ветерок, алкоголь, блаженство. Главное, мы чувствовали себя настоящими мужчинами, верными и надежными. Потом Фома, как это случалось с ним, излишне разгорячился, но я был снисходителен, понимая его: завтра у человека меняется жизнь! Ему казалось — и он ставил мне это в упрек! — что вечер не достиг нужного градуса и он на пороге женитьбы еще не вкусил всех запретных радостей жизни. Он стал упорно приглашать даму из-за соседнего столика, но не просто даму, а с мужем-полковником и сыном-пионером — почему-то выбрал ее, хотя было много других, как мне казалось, более подходящих.

Он делал это так: шептался с оркестрантами, потом, поедая даму глазами, объявлял в микрофон что-нибудь вроде: «Посвящается прекрасной незнакомке. Танго. “Целуй меня”!» — и шел приглашать. Наконец полковнику это наскучило и вспыхнула честная мужская драка; я в ней не принимал участия, но при этом понимал, что нависла опасность над яствами на нашем столе, и доедал торопливо. Победила, как и должно было быть, справедливость, и после мощного удара полковника Фома рухнул на наш натюрморт. Честный полковник не стал его добивать, наоборот, дружески посоветовал ему пойти освежиться, и тот с удивительным для него послушанием последовал совету старшего по званию, быстро снял с себя верхнюю одежду, аккуратно сложил ее на стуле, вышел на палубу и со второго этажа махнул в воду. Последовал мощный всплеск, но я даже не повернулся: поведение Фомы отнюдь не было неожиданным. Скорее, привычным. Он играл в водное поло и вряд ли мог утонуть.

Раздался пронзительный женский крик. Что еще, интересно, смог он удумать, находясь при этом в воде? Пожалуй, мне уже пора нести ответственность, вплоть до уголовной. Картина, которая мне открылась, когда я вышел на палубу, одна из наиболее красочных, увиденных мной. Какой-то абсолютно черный человек карабкался из воды на дебаркадер. В то время крупнотоннажные суда смело заходили и швартовались в устье Невы и консистенция мазута была вполне достаточной для того, чтоб превратить Фому в негра. Над ним стояла женщина в белом халате и с пронзительным криком била его по голове поварешкой на длинной ручке. Над вечерней водою плыл мелодичный звон. Силы нашего друга явно кончались. Радостные посетители (вечер удался!) толпой, включая полковника, спустились на нижнюю палубу и объяснили красавице поварихе, что это карабкается отнюдь не злыдень, а напротив, счастливый жених. Тут она подобрела, протянула ему рукоятку поварешки, а после даже позволила жениху вымыться в душе.