Валерий Попов - Ты забыла свое крыло [журнальный вариант]

— За продуктами! — брякнув велосипедом об землю, буркнул я.

— Не ездий, Веч! Я прошу! Мне без тебя страшно!

— Хорошо. — Прислонил велосипед к будке: не то что в Италию ты не поедешь… вообще никуда!

Вечером я сидел, наблюдая дождь, пытаясь разобраться в своем пыльном столе. Из орудий производства нашел лишь старую грязную ухочистку — в прошлом, довольно плодотворном году задумчиво держал ее в ухе, увлеченно печатая. Привычно вставил в ухо ее… не помогло! Ничего уже не поможет! Зазвенел комар, кажется, на ухо садится. Вот ты-то мне и ответишь за все! Сладострастно выждал, пока он умолк (точно, на ухе!), медленно отвел правую руку… Счас! Жахнул во всю страсть — и завопил от боли! Свалился со стула! Что это?!. Это я ухочистку, оставленную в ухе, себе в голову вбил! Сам себе выстрелил в ухо! И понял сразу же: эта беда надолго, сама она не пройдет. «Золотое клеймо неудачи» поставил себе. Только вряд ли кому это интересно!

— Веча! Что с тобой? — Нонна вскрикнула.

— А! Молчи!

— Да. Красивые галоши! Где брал?! — Серж, запустив меня в прихожую, насмешливо указал на мои ноги.

— Какие галоши?! А. Да. Это бахилы такие, пленчатые. В поликлинике их велят покупать, иначе не пропускают.

— В поликлинике? И что ж ты там делал, Вэл?

— Понимаешь, барабанную перепонку себе проткнул. Случайно. Два слоя из имеющихся трех… напрочь!

— И что же?

— Мы с тобой еще подводным плаванием собирались заниматься там… Так вот. Этому хана.

— Как я понимаю, не только этому?

— Да.

И я вернулся в родные края. Громкое выщелкивание фиги из пробки теперь сопровождалось и выстрелом боли в ухе. Дуплет.

Потом батя добился своего: провалился-таки в боковое крыльцо — мягко вошел в него!

— Валерий! — услышал я вопль. — Начисто сгнило! — удовлетворенно произнес он, когда его вытащил.

Щелк!.. Это значит — супа не будет, а я его так тщательно затевал. Ну уж дудки. И моему терпению существует предел: покончить пора с этой фигой. Оторвал кусок фольги от рулона (когда-то мы делали курицу в фольге), проволок стул к уборной, взобрался, заткнул фигу (в последний раз), со скрипом вывинтил пробку, одел ее всю фольгой и вставил обратно. Жучок! Теперь ток по фольге будет идти, минуя пробку, и ограничивать его будут не капризные выщелкивания, а мой разум! Все!

— Ты чего, батя, сидишь, скукожился? Обогреватель включай!

Глянул на меня, усмехаясь:

— Так ты ж не велел?

— Гуляем! Можно теперь! — И наш подогреватель включил.

Праздник устроил им. И вот — спирали наливаются теплом и обе плитки раскраснелись.

— Чайку? А еще картошечки пожарим, с лучком! Порубим кольчиками на сковороду — пусть слегка пожелтеет. Та-ак…

— Веч! А научишь готовить меня?

— Да ты же умела! Ну смотри…

Щелк! Спирали плитки стали бледнеть. И холодильник, хрюкнув, оборвал свою песнь… Жизнь кончилась. Причем я сразу почувствовал, что это какой-то другой «щелк», из каких-то более высоких сфер. Все остывало вокруг — и мы остывали. Заставил себя выйти под дождь. Моя-то, внутренняя пробка, что в коридоре, вякнуть не могла — закорочена, ток мимо нее идет. Искать надо «высшую фигу». О, вот она, как раз над сломанным боковым крыльцом, под самой стрехой белеет в открытой ржавой коробке. Такая же белая кнопочка выскочила из черной пробки и ток обрубила, но эту мне не достать. Коротки руки. Тут длинная лестница нужна, а ее увели прошлым летом. Плохи дела! «Высшая фига» сыграла! Выскакивает только в самых «пожарных случаях»... — в смысле на грани возгорания проводов. Вернулся. Сидели, смотрели на дождь. Уже как большое счастье прежнюю, доступную фигу вспоминал. С ней ладили! А тут — полная безнадега. И — тишина.

И тут, словно в насмешку, солнце выглянуло — впервые за столько дней. Лужи меж соснами позолотило. Пар пошел. И видим вдруг: идет по воде золотой человек. Абсолютно голый! Ближе подошел — не голый, просто в одежде, насквозь промокшей. Дождь ему нипочем. Из верхней одежды — майка, но абсолютно промокшая, прозрачная. Подошел, улыбаясь. Жос! Не изменился с годами, только возмужал.

— Ждете?

По золотым лужам, дымящимся, к «высокой фиге» его подвел.

— Вот, выскочила! — Я показал.

— Я вообще-то насчет крыльца. Но если надо, сделаем. Знаю я эту пробку. Слабая для внешнего щитка. Она должна вырубаться, когда вовсе уже пожар грозит. Тут надо на пятнадцать ампер.

— А у тебя есть такая?

— Нет. В Зеленогорск надо ехать.

— Так. И сколько же она стоит?

— Сто!

Я сходил, вынес бумажник:

— Вот.

Он с некоторым недоумением на купюру посмотрел:

— Но… надо же учитывать… и гомогенный фактор. Такая духовная ценность доверена тебе! — указал на стену.

Этим «гомогенным фактором» третировал меня! Тем более я не знал, что это такое.

— Ладно. Вот тебе еще сто. За то, что пришел вовремя!

И он исчез.

Я возил свое ухо в Питер, ложился на клеенчатую кушетку, и в ухо закапывали мне какое-то очень шумное лекарство — шипение и треск.

Однажды возвращался на электричке и вдруг мобильник зазвонил — еле вырыл его из пакетов с продуктами.

— Алле! Это Серж.

— Из Италии?

— А откуда же еще? Я рассказывал тут про твое ухо… Смеялись все…

Ну и паузы у него — валюту не экономит.

— Но не тянет на «золотое клеймо»! Больше у тебя ничего нет?

— У меня? Надо подумать. Сейчас!

Тут в вагон вошел талантливый нищий, бацнул по струнам, запел, и, когда он закончил петь, Сержа в трубке «не оказалось».

Постепенно я привык к этой жизни: возил свое ухо в Питер, слушал шумное лекарство, потом в синих пленчатых бахилах выходил на проспект, спохватившись, снимал их с ботинок, ехал домой. Снова пел талантливый нищий, но, к сожалению, ничему уже не мешал. В другие дни ездил на велосипеде за продуктами, умоляя жену не гоняться за мной, дать хоть немного свободы. Но, когда она встречалась мне, бегущая по шоссе, нервно прихрамывающая, с растрепанными седыми патлами, я не хотел, как прежде, в ярости переехать ее велосипедом, а мирно останавливался и говорил что-нибудь вроде: «Ну не ходи ты так часто на дорогу!» — «…В старомодном ветхом шушуне?» — виновато улыбаясь, говорила она.

Однажды я ехал из города и зазвонил телефон.

— Алло! Это Серж! Увы… Не проканало твое ухо — в сборник его не включили.

— А я уже вылечил его!

— А. Ну тогда — тем более, — разочарованно произнес Серж.

У станции в пивной я увидел Жоса.

— Сейчас по крыльцу поэтессы работаю, — излагал он своим собутыльникам. — Выматываюсь страшно! Особенно духовно.

А сделать так — бездуховно и быстро? Это не по-нашему?!

Я подошел к столу, уставленному бутылками:

— Как не стыдно тебе? Что ты сделал? Старые люди сидят неделю без света. И без крыльца! Две сотни слупил! «Духовно»! — Я, повернувшись, ушел.