Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Где он? Пол мужской? Угадал?

Захихикали уже виновато.

— А ты ругаться не будешь? — Нонна смело выставила ответственной себя, защитив дочь.

— Посмотрим! — буркнул я, но и на самом деле хотелось посмотреть. Всегда видно сразу, что будет потом.

В углу Настиной комнатки, в коробке, словно комок черной пряжи — и сквозь него карие виноватые глазки. Из-за чего виноватые? Тоже прояснилось лишь потом. Вонь, конечно, выдающаяся.

— Ну и что? Это и есть ваша самая страстная мечта?

Переглянувшись, кивнули. И, что взбесило меня, не совсем уверенно. А раньше подумать не могли?

— Там взяли? — через плечо указал большим пальцем на лестницу.

Кивнули вместе.

— Под лестницей?

— Да! — смело сказала Настя, брала уже дело на себя.

— Хорошее место!

В темном укромном уголке, у железной двери в подвал, отдыхают обычно наши пьяницы, набираясь моральных и физических сил перед приходом домой. И тот сложный запах — теперь наш.

Ощущая недостаточный мой восторг, дамы расстроились.

— А что было делать?! — Нонна всхлипнула (явно «приняла» для храбрости).

Открылась трогательнейшая история, просто из детской дореволюционной хрестоматии (в постреволюционных хрестоматиях уже все эти «чувствительные сопли» не допускались). Услышали под лестницей писк. И грохот ведра, точнее, двух ведер.

— Ой, мама! — воскликнула Настя.

И спустились в ад! Там действительно происходило ужасающее: наша дворничиха Марфуга (в те годы были еще татарские, а не узбекские дворники) кинула в ведро с водой четырех щенков, трех белых и одного черного, и собиралась сверху придавить их вторым ведром, лишая дыхания! Успели выхватить одного.

— Почему ты этого-то схватила? — спросил я Настю.

— Понимаешь... он посмотрел на меня! — Настя тоже вдруг всхлипнула. Осталось заплакать лишь мне, что я не замедлил сделать: состояние позволяло, выпили с Кузей достаточно.

Я обнял их за плечи, и мы рыдали. Тут я заметил вскользь, как сильно Настя Нонну переросла: этакий неуклюжий кукушонок-переросток в гнезде синички. Некоторое время мы дружно плакали. Ничто так не сближает и не возвышает, как слезы!

Сидели, просветленные. Настя явно решила, что сделала доброе дело, лицо сияло решимостью. Не будем ее сбивать!

— Ну ладно! Молодцы! Сделали доброе дело! И деньги, кстати, сэкономили!

— Пойдем, я тебе квартиру нашу покажу! — Продолжая еще всхлипывать, Настя взяла щеночка на руки и понесла. Тот виновато скулил: понимаю, мол, виноват, но что делать?

— Слушай, а ведь это щенки верхней пуделихи Рафаэлы! — вдруг осенило меня. — Учителки нашей... и ее дочери!

— Ну и что? — бодро произнесла Нонна.

— Соображать надо. Как выглядит Рафаэла?

— Ну, белая...

— А наш?! Черный! Всю породу им портит!

Нонна еще напряженно думала, шевеля губами, а Настя уже всё усвоила — и взгляд ее был злобен. И тверд. Прижала щеночка тесней.

— Так они поэтому... их топили? — Губы Нонны дрожали.

— Сволочи! — прошипела Настя.

Нашли себе врагов! И — кого!

Радовался лишь песик: развалился вверх животом.

— Горемыки мы! — пощекотал ему брюхо. Но он явно так не считал.

— Папа! — требовательно проговорила Настя. — Как мы его назовем?

— Сейчас, Настя! — Стягивая рубашку, в ванную пошел. От нервного напряжения пот прошиб.

Тут и подумаю. Стою под струей.

...Конечно, правильнее всего было бы пустить этого щеночка в то же бурное плавание, из которого его зачем-то извлекли. Всем было бы спокойнее, включая его. А так, предчувствую я, на нем мы ускачем далеко... И хоть бы спасла одного из белых, было бы еще ничего. А так — вроде позор на ее учительницу? Ну что за судьба?!

Готовимся дальше мучиться! Мужественно вытираюсь.

Снял с крючка джинсы (увы, не совсем фирменные, к моему стыду). Этикетка непонятная “Rickey” . Точно! — осенило меня. Рикки его назовем! Тем более «Рикки-Тикки-Тави» Редьярда Киплинга я Насте читал!

Забыв даже одеться, с джинсами в руках, наклейку показывая, словно документ, выскочил из ванной:

— Рикки его зовут!

Как будто в слове — спасение.

— Ну всё! Теперь ты наш! — Нонна шекотала щеночку брюхо, тот раскинулся лапками вверх. Блаженствуют!

— Рикки! — строго окликнул я.

В ответ он кратенько взвыл с каким-то оттенком сомнения.

— Рикки!! — еще более строго.

Закинув голову назад, он посмотрел сквозь кудряшки на меня: кто это там подает голос?

Мы засмеялись.

На первую прогулку наряжали его, как жениха, попытались даже расчесать его буйные кудри, но он яростно отстоял свой привычный облик, даже рычал, и мы смеялись: с характером!

Настя повела его пока на веревочке, за ошейником и поводком надо ехать на рынок. Нас не взяла.

— Он — мой! — рявкнула Настя. — Хотите — возьмите себе другого!

Обязательно!

Вернулась быстро — и грустная.

— Ну что? Познакомилась с кем-нибудь? — бодро спросила Нонна.

— Рикки познакомился, а я — нет! — вздохнула Настя.

Да. Счастье не ходит на веревочке, как щенок.

— Мои-то все друзья в центре живут! — сказала она себе.

Шкодливый его характер стал общей темой нашей семьи, уютной для всех, волнующей, но не тревожной. О нем приятно было говорить — о всем другом страшновато. И главное, у Насти появился объект, которым она могла властно руководить, а это она очень любила.

Он обожал оказываться в центре внимания. Помню, как я однажды поздновато пришел домой, наверняка возникла бы напряженность, если бы не он. Но Рикки как раз раскинулся на спине посреди прихожей — шерсть скаталась, и видно было голое пузо — и благосклонно выслушивал упреки Насти и Нонны за плохое поведение. Спущенный с веревочки, мгновенно умчался куда-то на своих коротких ножках, совершенно не комплексуя из-за своего неприглядного вида, грязных спутанных кудряшек на морде — едва различались его карие глаза. Настя, запарившись, искала его по всем дворам, и только через час появился сам, с фальшиво-покаянным видом. И вот, развалясь, выслушивал упреки, но больше так, блаженствовал, отдыхал. И тут виновато скрипнула дверь, и появился я.

— А, блудный отец, — произнесла Настя, мельком глянув на меня. Но были более важные темы! К счастью, и с моим появлением в центре внимания остался он. Быстро сообразив, я присоединился к компании, осуждающей его, — лучший способ отвести упреки в свой адрес.

— Ну как же ты, Рикки, так? Мы же тебе верили! — заговорил я.

Он на мгновение прервал свои сладкие конвульсии, сквозь грязные кудряшки посмотрел на меня, потом сладко вытянулся, при этом его правая задняя лапа указывала на дверь: уходи!

Мы все засмеялись. Он в очередной раз нас спас!

Однажды мы гуляли все вместе, и навстречу нам из подъезда вышли ослепительно-белые Анна Сергеевна, ее дочурка Варя — и гордая Рафаэла. Рикки трагически взвыл. А они даже не заметили нас! Хотя раньше кивали. Мы дворняги для них! Ну и пусть. Зато мы счастливые!