Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

На другой год им овладела другая грандиозная идея: разведение кур. «Всегда будем при мясе, при яйцах!» Мы отобрали на инкубаторе тридцать цыплят, сделали загородку из железной сетки. Кормили-поили их. Они довольно быстро выросли и оперились. Но нести яйца почему-то отказывались. Может, потому, что среди них не оказалось ни одного петуха — хотя Платон при выборе их несколько раз говорил уверенно: «Петушок». Наша домохозяйка утешала нас, что куры могут нести яйца и без петухов — правда, неоплодотворенные, но такие же вкусные. Но наши куры упорно не хотели этого понимать. В конце концов Платон обозлился и сказал, что пора им рубить головы, раз ни на что, кроме супа, они не годятся. Но и тут нас ждал конфуз. Платон взял топор и открыл загородку. И тут же — Ф-р-р-р! — все куры вылетели и разлетелись по станице. Потом мы долго бегали и пытались их отловить — заметив мирно пасущуюся на улице «нашу» куру, накидывались на нее и начинали душить, но, как правило, то оказывались чужие куры, и хозяйки гнались за нами с коромыслами наперевес. Потом мы уже не могли спокойно ходить по станице — от каждой хаты кричали: «Вот они, вот они! Держи их!»

К счастью, пришло спасение. В станицу вдруг въехала машина марки «Форд». Все смотрели на нее разинув рты — в ту пору любая машина была редкостью, а тем более такая. Она остановилась как раз у нашего дома, и из нее вышел красавец шофер, одетый по самой последней моде — краги, кожаная куртка, очки. Это была личная машина Вавилова и личный его шофер. Вавилов в этот момент был неподалеку, на станции Кавказ. В конверте было письмо от Вавилова, связанное с моей диссертацией: он предоставлял мне свою машину и водителя, чтобы я проехал по всему Закавказью и Крыму и разыскал в посевах пшениц экземпляры полудикого предка под названием «тритикум персикум». Тысячелетия назад люди перестали сеять эту разновидность, но, будучи очень цепкой и жизнестойкой, она удерживалась среди культурных посевов, зерна ее попадали при обмолоте в общий фонд, и она снова всходила. Вообще, использование диких и полудиких предков с их жизнестойкостью, короткостебельностью и другими ценными качествами чрезвычайно перспективно для выведения новых сортов — это и было темой моей диссертации. Мой сын Валера! Какое это было путешествие! Горы, водопады, живописнейшая природа. И в каждой точке моего назначения меня встречали как дорогого гостя. Помню, в Нахичевани, на станции Закаталы, была оставшаяся от прежнего хозяина большая аллея деревьев грецкого ореха — и мне в дорогу дали целый мешок этих орехов. Но главное — я занимался любимым делом, к которому я стремился всегда. В Крыму я приехал в Никитский ботанический сад, где тоже работали мои друзья-аспиранты. На море был шторм, и мы катались на огромных волнах. Я был тогда сильный и отчаянный, и прямо на волне ногами вперед взлетал и становился на мол — из всех только мне одному это удавалось! Мой любимый сын Валера! Не плачь! Я прожил счастливую и удачную жизнь. Я люблю тебя и горжусь тобой. И верю, что тебе тоже удастся сделать главное дело своей жизни. Прощай!

...Ну почему я не прочел это раньше и ничего не сказал ему?!

...Только бы не вьетнамцы приехали! — как заклинание, повторяла Нонна.

— Что ты городишь чушь! При чем тут вьетнамцы! Хоть кто-нибудь бы приехал... хоть марсиане... час уже после вызова прошел!

Отец дышал прерывисто, всхлипами. Его руки, в бурых старческих пятнах, озабоченно сновали по одеялу, словно собирая крошки.

— Они что — не знают, где будка Ахматовой? — заорал я.

— Вполне может быть! — испуганно хихикнула Нонна. — Ты сказал — переулок Осипенко. А ведь за шоссе еще улица Осипенко есть!

— Слушай! Почему ты свой ум столько десятков лет скрывала?

Побежал. Виляя между несущимися джипами (вот именно сейчас не хотелось бы погибать), пересек шоссе. Остановился, с болью дыша. Изо всех сил сощурясь, вгляделся. В самом конце длинной узкой улицы Осипенко белел зад какого-то пикапа. Очень может быть. Побежал. Дышать было больно. Крохотный пикапчик начал там разворачиваться. Я стал махать на бегу рукой.

— ...Это я, — сипло произнес, ухватившись за ручку дверцы.

Дыхание не утихло еще, когда мы, подпрыгнув на лежавших пластом воротах, въехали на участок. Следуя моим немым жестам, подрулили к крыльцу. Первым выскочил я, затем спустился из кабины доктор. Не вьетнамец, точно. Худой, даже изможденный, слегка прихрамывающий. И почему-то в непроницаемых черных очках. Может быть, марсианин? Первым делом, не снимая очков, долго смотрел на дом. Потом вдруг резко повернулся ко мне.

— Что вы там диспетчеру чушь несли? Какая «будка Ахматовой»?

Еще не справясь с дыханием, я молча указал рукой.

— Что вы мне чушь городите? Ахматова до революции жила! А это — типичная новая стройка! Вон — гвозди еще валяются везде!

— Был... ремонт! — наконец я смог что-то выговорить. — А вон... табличка.

Прихрамывая, он взошел на крыльцо. Долго читал табличку, состоявшую всего из восьми слов. Не войдет, пока всю злобу не истратит. Наконец повернулся.

— Показывайте!

Мы вошли на веранду. Руки отца бегали по одеялу еще быстрей. Голова была закинута, рот раскрыт. Его мощный приплюснутый нос жалобно хлюпал.

— Ну, и что вы от нас хотите?

— Вот... отец.

— И что же?

— А вы не видите?

— Вижу старого человека. Даже очень старого.

— И что?

— А вы знаете, что больницу для престарелых в Зеленогорске закрыли в прошлом году? Вы же, кстати, и закрыли!

Какие это «мы»? Оказывается, это не «скорая», а передвижная политическая трибуна на колесах! Не повезло.

— Если вы достаточно денег имеете, чтобы ремонтировать дачи — вызывайте «скорую» для богатых. Могу вам телефончик их дать. А мы бесплатно работаем. И катать человека просто так... чтобы потом обратно вернуть, возможности не имеем! У нас сколько бензину, Потапыч?

Водитель Потапыч, присевший передохнуть, не ответил. Видно, к вопросу этому слишком привык.

— ...Правда, приезжают они, — язвительно продолжал этот врач-обличитель, — всё равно на час позже, чем мы... когда мы час уже больного откачиваем. Маринка! Кардиограмму!

Толстая да и не очень молодая Маринка раскрыла чемоданчик-кардиограф. Стала прицеплять к отцу датчики.

— Куда? Этот на ногу!

Щелчок. И поползла лента с загадочной линией, пиками и провалами.

— ...Ну что?

— Ничего.

— Нормально?

— Абсолютно ничего нормального.

— Вы что? Издеваться сюда приехали? Перед вами человек!.. Всю Россию кормил!

— Чем это?

— Кашей. И хлебом.

— Агроном?

— Селекционер. Сорта выводил. Проса. Ржи. Кок-сагыза даже, одно время.

— Как зовут?

— Георгий Иваныч.

— Иваныч! — он тронул отца за плечо. — Мой отец тоже рожь сеял! Невель, такой город, слыхал? До тридцати центнеров на гектар у него выходило. Нормально?