Валерий Попов - Излишняя виртуозность [Сборник]

— И я понятия не имел! — его прихлебатель.

Слаженно, ну просто залюбуешься, девушки кинулись на фекалистов, как стюардессы на забузивших пассажиров (наблюдал такую картину на перелёте Москва — Нью-Йорк), буквально оглаживать стали их. Идея: успокоить всеми возможными способами. Всё в порядке, мол, всё хорошо: конференция ваша тоже будет, но в некотором удалении отсюда, в скромном монастыре, на монастырском, соответственно, обеспечении. Как гласила школьная шутка: каков стол — таков и стул. Извиняюсь. Сворачивается направление.

Но не долго и вампиристы гуляли. Те же девушки вдруг откнопили половину заглавия — заранее было еле приколото, — и осталось лишь: «Сталинизм!» Вот это фортель! Девушки так же слаженно набросились на вампиристов, заулыбались им: конференция по вампиризму в Аахен переносится, но выделит ли деньги попечительский совет, пока не известно. Вот тебе и Аахен! Одно мне неясно: зачем нужны были фекализм и вампиризм, зачем так долго холили их? А затем, наверное, чтоб сталинизм после их убожества огромным утесом показался, оплотом чистоты, высоты! А он зачем? А чтоб их студентам не путаться: царизм, сталинизм — и все! Бедная страна — из огня да в полымя. Хорошего не видали, лаптем щи до сих пор хлебают, надо хотя бы правильно сморкаться их научить! Славно тут поработали и фекалисты, и вампиристы — почву удобрили для сталинизма! Явился Кот, вынес свои усы со вспыхивающим в них огоньком. Возле него сразу сгрудились посвящённые: и среди фекалистов, оказывается, скрывались, и среди вампиристов, и сам Коссига! Но Кот — что значит настоящий друг! — вежливо их отодвинул, ко мне подошёл.

— Ну как? — Весьма довольный, трубочкой пыхнул. Медовейший аромат.

— Колоссально!

— Ты-то согласен, надеюсь (?!), что сталинизм является единственным гениальным течением, созданным у нас?

И это говорит бывший диссидент! Да, крутятся люди! Это ты, как осёл, тупо стоишь на одном!

— Э-э-э... сталинизм? Ну... кой-чего удалось ему добиться. Помню, я в школе ещё крайне был удивлён, узнав, что преступнику положен адвокат. «Зачем преступнику-то»?

— Вот! — Он назидательно поднял прокуренный палец. — Так и закладывалось наше подсознание! Что еще?

— Ну... некоторые произведения, не помню названий. Как бедный мальчик в западной, понятно, стране чистил пароходные трубы и котлы. Специально его не кормили, чтобы тощим был! И вдруг — вероятно что-то поел — в топке застрял! А пароходу плыть! А мальчик застрявши! Ну, собрались жирные капиталисты и решили: разжечь котёл!

— Так! — Кот кивал, попыхивая.

— Ещё. Из своей бедной каморки ночью исчезает умирающий безработный, бывший каменотёс. Полиция сбилась с ног: видно, задумал что-то против капитализма! Утром он появляется, насквозь промокший, окончательно умирающий. Перед смертью просит его приподнять, и все с ужасом и восторгом видят на горе перед окнами огромные буквы: «СТАЛИН». Высек. В последнюю ночь!

— Так. — Кот все одобрительней кивал. — Поздний период. Западный цикл. За ночь доклад напишешь? Может, успею тебя вставить. У нас есть ещё одно место? — Повернулся к своим соратникам.

— Есть, кажется, — ревниво произнёс Застульчак, бывший фекалист.

— Не кажется, а сделай!

Застульчак затрясся.

А я стоял и смотрел, как крепкие люди вежливо вытесняют фекалистов и вампиристов из зала.

И тут появилась Ева, совершенно раздрызганная и, по-моему, сильно выпившая:

— Я блядь! Иди сейчас в номер — будешь меня е...ть!

Все отшатнулись. Вот это да!

Если всё вокруг погрязло в коварстве — единственный путь — самосожжение! Ева, Ева! Как же так можно? Но на этой твёрдости немецкая жизнь, наверное, и стоит.

— Ну... сделаешь? — проводив Еву взглядом, спросил Кот.

— Нет. Не осилю, пожалуй.

— Ну, смотри. Как ты вообще живёшь?

— Отлично! На паромах вот езжу!

— А кто паромщик?

— Вот. Паромщица.

Луша со своими корешками уже присоседилась. Тех, кто рядом с Котом, не выгоняли. Чует, куда ветер! Сказала, что согласна. «На что ты согласна?» Согласна — быть не миллионершей, не прогрессивной журналисткой, а талантливой молодой учёной, ездящей по конгрессам.

— Возьми её! — Я выдвинул Лушу, демонстрируя достоинства.

— Сталинистка? — прищурился Кот.

— Да, — твёрдо ответила Луша. — Считаю, что самым сильным наше государство было именно тогда!

Вот и славное её комсомольское прошлое пригодилось!

— Ну, молодёжь нам нужна... — замурлыкал Кот.

Тут мафиози застенчиво вмешались: есть ли смысл вкладывать деньги в молодую учёную?

— Есть! Конечно, есть! Далеко может пойти!

— Но чтоб это был последний вариант! — вскипел Крепыш.

«Последний»! Как только таких наивных в мафию берут?

Луша скромно потупилась.

Когда мы с ней оказались в номере Евы, та тяжко вздохнула. Видимо, Ева подумала, что наказание будет изощрённо сексуальным. Как в хулиганской молодости: мчишься на одной и горячишь другую, скачущую рядом. Поскольку ситуация вышла из-под её контроля — согласна нести любую кару. Я сам испугался, когда её понял.

— Ева! Ты что? Вот талантливая молодая учёная, будет заниматься с тобой. Кот одобрил. Пусть пока у тебя переночует, а там посмотришь...

Ева снова вздохнула, но с некоторым облегчением. Наказание за её провал оказалось не таким страшным. Уж лучше сталинистка, чем сталинист, причём бывший её любимый!

— Ну, — я обнял Еву. — Я тебя люблю.

— А я тебя.

На этом и разошлись.

В последний раз я увидел Еву с палубы парома. Сидя с «заказчиками» в шезлонгах, мы отмечали разлуку с Лушей, а я — и с Евой. Хорошо входит водка на утренней заре. Невиданное блаженство! Мы проплыли под мостом.

— Лукерья! — вдруг закричал Крепыш.

Из ворот замка, принадлежащего Еве, вышли, ведя велосипеды, две скромные девушки. Подпрыгнули, оседлали их и покатили по тропке высоко над водой в сторону черепичных крыш в узкой долине. Сошлись? Или это сверхвыдержка Евы делала картинку почти идиллической? В общем, попала Луша в твёрдые руки. Уже хорошо!

— Ур-ра! — закричали мы, поднимая бокалы. Сладостное расставание.

Луша машет.

Мне только не понравилось, что за девушками следила фигурка в пятнистой форме, делающая, кстати, её более заметной, чем любой другой наряд. Ну ничего! Разберутся!

Потирая ладошки, я спустился в «Тропикано». И услышал голос, заставивший меня вздрогнуть гораздо сильней, чем я вздрагивал до сих пор. Я обернулся.

Впрочем, оборачивались все: это лицо, этот голос! Знаменитый экономист, политолог — сейчас они известны даже больше артистов. Все толпились вокруг него, но он... увидал меня.

— О, привет — какими судьбами?

— Да еду... — проговорил я.

Мотя сделал беспомощное движение: видишь, возле меня что творится?