Валерий Попов - Сон, похожий на жизнь [Повести и рассказы]

...Очнулся я тоже сидя, причем прочно и неподвижно, причем, как это ни странно, в пивной, которую мы недавно так драматично и, я бы сказал, с пафосом покинули. И вдруг — опять, как ни в чем не бывало! И главное, я не мог вспомнить, каким образом мы здесь очутились.

По той ли рискованной, но эффектной методе, которую расхваливал Коля-Толя, — прыжком с крыши на провода... или другим, более обыденным способом? И главное — ни по обычному, с землистым оттенком лицу Коли-Толи, ни по привычно набрякшему лилово-бордовому лицу Никиты, который с таким упоением и отчаянием готовился к прыжку, невозможно было понять — состоялся ли полет или пригрезился? Готовился Никитон как к подвигу всей своей жизни, как к своему ответу всем силам реакции... и вдруг — на лице его ничего не отразилось — обычный его мордоворот. Странно, что и я не помнил — летали ль мы? Разговор шел в обычной для Никиты взвинченной манере, на грани брызгания слюной, особенно он кипел тогда, когда знал, что не прав. Разговор был почти нейтральный, потом, правда, оказался взрывоопасным, — но это у Никиты всегда.

Все это я успел меланхолично сказать себе, зафиксировав, так сказать, ситуацию. Странно, что я возник из небытия как бы в середине, разгаре спора, который я уверенно, видимо, вел, ничего не помня. А помню лишь с Никитиной бешеной фразы:

— ...Да Пиросмани никогда не стал бы работать здесь. Он мог только... в насиженных местах, где духовность была. А тут! — Он презрительно махнул рукой.

С чего это нас взволновала судьба Пиросмани? Скорей — нам надо было позаботиться о своей, не совсем понятной. Поэтому при последних словах моего друга я зорко огляделся окрест: не обидят ли хозяина этого заведения обвинения в бездуховности? Похоже, что да. Из-за своей обновленной стойки он поглядывал на нас с явной антипатией. Странно — ведь мы с ним недавно были друзья и он обнажал передо мной свою душу. Куда все ушло? Вообще, все странным образом изменилось, включая облик пивной — можно ли теперь называть ее этим словом? Что ли мы так долго летали? Где? Игорек — вдруг внезапно и резко вспомнил я — точно скрылся в тучах, а мы почему-то тут. Произошло... разделение на духовных и бездуховных? Видимо, да. Но сколько это отняло времени? Не могла же за час обстановка тут столь коренным образом измениться? Смутно помню закопченные, неровные стены в масляной краске... Сейчас стены сияли кафелем и чистотой. За сколько это могло произойти? Выяснив это, проясним кое-что и в своей судьбе, в той части жизни, которая исчезла из памяти. Не могло же все тут покрыться кафелем мгновенно? Правда, при капитализме стены быстро и часто меняют свой облик, но — насколько быстро? Вопрос. Неуютность обстановки влияла на нас. Я вздрогнул как-то зябко... Какой-то бесконечно расширенный туалет — так бы я назвал интерьер, в котором мы оказались. Коля-Толя, повидавший в жизни все, как он уверял, и тот был поражен происшедшими переменами.

— Абортарий какой-то, — бормотал он, озираясь.

Еще нужно добавить, что и кафель, и шикарные, отражающие свет столы и сиденья, и все остальное вокруг было почему-то гнетущего темно-синего цвета. То ли хозяин выразил наконец свои тайные вкусовые пристрастия, то ли просто такой цвет подвернулся ему в его бурной коммерческой деятельности? Помню, он признавался мне в своем пристрастии к щебню и кафелю — но не в такой же степени?

Серж надменно приблизился к нам.

— Мне кажется, вы что-то сказали? — обратился он к Коле-Толе... Давно, наверно, никто не обращался к Коле-Толе на «вы», но обращение это вряд ли было дружелюбным.

— Водки нам дай! Чего мы тут пустые сидим, а ты там маячишь! — произнес Коля-Толя.

— Водки не держим, и вообще... Ваня, как они оказались тут?

Двухметровый (двухметровый во всех измерениях) Ваня приблизился к нам от зеркальных, тоже темно-синих дверей. Под его строгим вечерним костюмом явно прочитывался бронежилет. Ваня глядел на нас как-то сонно, видимо, не в силах объяснить наше присутствие. Пришлось Сержу все взять на себя.

— Дело в том, — произнес он, — что вы люди... э-э-э... не того круга, на которых это место... э-э-э... рассчитано.

Быстро же мы скатились по общественной лестнице! Я оглядел растрепанных своих друзей и свое отражение в кафеле... Да, облик не люкс! А это заведение явно рассчитано... на кого? Я внимательно огляделся. Прежнего гвалта и чада тут не осталось и следа... весь объем был, в общем-то, пуст — только за длинным столиком в дальнем конце чинно восседала компания каких-то молчаливых людей в строгих костюмах с белыми квадратными значками-бейджами на лацканах.

— А это кто? — дружески спросил я у Сержа, надеясь все же возродить наши прежние культурные отношения.

— Это? Венгерологи, — не без гордости произнес он.

— Венерологи? — Коля-Толя обрадованно встал. — Тогда у меня к ним вопрос.

Бармен Серж буквально усадил его взглядом.

— Еще одна... столь же удачная шутка, — процедил он, — и вы окажетесь за решеткой... Все! — И он удалился.

Мы с Никитой переглянулись: тут, между прочим... доктор наук сидит, без пяти минут... да и я... одной ногой Гоголь!

— Эй ты... постой! — прохрипел вслед бармену Никита. Тот оцепенел, потом стал медленно разворачиваться. Никита кинул отчаянный и веселый взгляд на меня, я кивнул, и он опустил руку за пазуху. Наверно, лишь черноморский матрос, окруженный со всех сторон врагами, с таким упоением и отчаянием выхватывал гранату. В глазах Сержа мелькнул испуг — и его можно было понять. Иван, было сделавший к нам шаг, не дойдя, остановился. Ликуя, Никита обвел взглядом всех и наконец выхватил... то. Старинное ожерелье с сапфирами, в серебряных кружевах... все, что осталось от семьи его мамы, от почти четырехсотлетней истории ее семьи. Колье это, в очередной раз уходя от Ирки, Никита уносил из их квартиры, напоминавшей даже не музей, а забитую антиквариатом подсобку комиссионного магазина. Только колье! Сколько раз он мечтал употребить его на какое-то благородное, важное дело, что осветило бы ярким светом бессмысленную его жизнь. И вот — это мгновение настало!

С некоторым разочарованием я успел заметить, что темные сапфиры своим цветом в точности совпадают с цветом кафеля, — но Никиту морально поддержал, даже пересел, чтобы быть с ним рядом.

— Что это? — Зачарованный Серж протянул руку.

— Тебе! — насмешливо глядя, Никита брякнул ожерельем и тут же отвел его от руки Сержа. — Одно условие... Ты уйдешь навсегда из этого заведения... мне оставишь.

Сглотнув слюну, бармен робко кивнул.

— Это все? — пробормотал он.

Мы с Никитой переглянулись.

— Не все! — отчеканил Никитон. — Уйдешь из той квартиры... отдашь ее Феде и Люде. Теперь все! — Он немножко подвинул руку к Сержу, тот переплел свои пальцы с ожерельем, но Никита пока что не отпускал. — Так да или нет?