Валерий Попов - Комар живет, пока поет [Повести]

Не то что поверить — я даже представить не мог, что где-то сейчас существует лето и имеет какое-то отношение ко мне. Сидя в валенках, душегрейке, я тупо смотрел в заледенелый двор. Снова задребезжал звонок. Я медленно поднял трубку.

— Собирайся! — рявкнул мой друг.

Новые, незнакомые города, о которых столько слышал и мечтал, любят появляться неожиданно, как бы ни с того ни с сего выскакивать из холодной мглы, причем в неожиданном ракурсе, как бы раскинувшись домиками по вертикальной стене, — самолет заходил на посадку, ложился на крыло.

У москвича, сидящего передо мной, вдруг пронзило лучом солнца ухо, оно стало рубиновым и прозрачным.

— Афины! — выдохнул обладатель уха, прилипнув лбом к иллюминатору.

Афины!

Как всегда после приземления, все казалось фильмом без звука: уши после посадки еще не откупорились.

Утыканный мачтами яхт берег от Афин до Пирея. Плоские, как ступени, крыши, поднимающиеся на холмы. Серое небо и — вдоль шоссе — сплошные деревца с темно-зелеными глянцевыми листьями и ярко-желтыми мандаринами — их едва ли не больше, чем листьев.

Наш теплоход — «Мир ренессанса». Греческая команда и писатели более чем из ста стран вылезают из автобусов, поднимаются вдоль борта по наклонному трапу, выкрашенному в сине-желтые греческие цвета. Маршрут: из Афин по Эгейскому морю, через Дарданеллы, Босфор в Черное, в Одессу, обратно в Стамбул, потом в Измир, в Салоники, в Афины, из Афин — в Дельфы.

Нам с другом досталась шикарная каюта наверху, с огромным окном на палубу... «Досталась»! Ему — досталась! Мой друг честно завоевал высокое свое нынешнее положение: он был и смелым писателем, и писателем-победителем, торжествующим победу... моих циничных сомнений он не признавал и лавры свои выстрадал честно. А я, как всегда, подсуетился, оказался в лучшем месте в лучшее время — это приспособленчество еще скажется на моем даровании, скажется... но значительно позже.

— Давай. Быстро! — проговорил мой друг, чувствуя себя, естественно, главным.

— Счас. — Я расстегнул свой чемоданчик. Чемоданчик-то был крохотный, но в нем удалось создать давление около десяти атмосфер. Вещи как бы взрывом раскидало по всей каюте.

— На полюс, что ли, собрался? — пробурчал мой друг.

Он честно заслужил свои лавры. Он верил, что будет жара!

Главный салон оказался, естественно, возле нас. Под его уходящими вдаль зеркальными сводами уже бурлила толпа. Заграница узнается по запахам, и я с наслаждением погрузился в них: сладковатая пахучая жвачка, медовейший табак, тонкие, словно серебряные, пряди дыма уже струились по салону. Я рухнул в огромнейшее кресло. Порядок!

Я благожелательно осматривал толпу... Иностранцы и есть иностранцы. Постоянное радостное возбуждение, красивая громкая речь, уверенные жесты (лучше всего с дымящейся трубкой в руке), высокий, лысеющий лоб, очки в тонкой оправе. Как бы небрежная, но дорогая одежда... Думаю, заплатки на локтях этого пиджака стоят дороже всего моего гардероба... Ну что ж!.. Зато у нас — самобытность! Я, конечно же, взял, что положено для самобытности: складень, сбитень, — но пока что не вынимал. Погодь!

Тем временем определилось неторопливое движение к длинному столу поперек салона — вносили еду. Небольшая элегантная очередуха. Еду несут и несут! Хрустящие на жаровне тонкие листики грудинки... скользкие шестеренки ананаса... покрытые сверху дымкой небывалые сыры... Кто последний?

Прослушивалась всюду и русская речь, но я деликатно не встревал в нее, понимая: это по-русски они общаются между собой, и разоблачать их, встревая в разговор, не совсем будет ловко. Русский язык — это у них для отдыха: на официальных встречах они будут говорить с нами по-эстонски, по-грузински, по-белорусски... А как же?! Для этого и приехали — преодолевать рознь, но, чтобы преодолевать, надо эту рознь обозначить... Для того и круиз. Кто бы вкладывал деньги, если бы розни не было? Придется поработать. Где мои сбитень и складень? А пока что — «шерше ля харч»!

Все явственнее обозначалась дрожь — машины разгонялись. Завибрировали, звеня, бокалы. Между огромным стеклом салона и берегом стал расширяться треугольник: мы отходили кормой вперед.

Все высыпали на верхнюю палубу... Берег отходил... Вот она, знаменитая «пятерня Пелопоннеса» — неожиданно суровая, каменистая!

Радостные восклицания, хохот, плоские фляжки в руках... Путешествие началось. Один грузин (или абхазец, или грек? В этом еще предстояло разобраться) отстегнул сетку, закрывающую пустой бассейн, и прыгнул туда, и стал изображать, что он купается. Всеобщее оживление, аплодисменты!.. Отличное начало!

Тем временем берег скрывался в дымке, солнце вопреки уверенности моего друга в лучшем так и не появлялось. Все спускались в салон. Продолжились объятия, поцелуи — все почти оказались знакомы, может быть, не так уж глубоко... но хорошим тоном, как я уловил, считалось уж лучше расцеловаться лишний раз с незнакомым, чем кого-то обидеть. Для поцелуев и плывем!

Я тоже наметил одного: вот этого финна я, точно, знаю! И он раскинул объятия. Тут палубу накренило крутой волной — он помчался ко мне, но неожиданно промчался мимо и впился поцелуем совсем в другого! Да, не все так однозначно... Поэтому и плывем!

Уже довольно четко обозначились главные проблемы: грузины и абхазы летели с нами вместе, но здесь, в салоне, сидели подчеркнуто отдельно. Проблема! Для этого и плывем. Правда, каждые по отдельности вели себя мило — оживленно переговаривались, смеялись, веселили своих дам, — всячески показывая, что они-то как раз нормальные, дело не в них... И темные курды пока еще держались отдельно от русых шведов, хотя и жили на одной территории... Для этого и плывем!

Но главное, честно говоря, расстройство — это полная изолированность наших. На грузин и абхазов хотя бы все смотрят, а на нас — ноль. И как вошли мы сюда, так и держимся настороженной стайкой — и никто к нам не стремится. Увы! Все как-то притерлись уже, а мы отдельно, стоим, как гордые глыбы, и нас не видят. Ведь не пустое же мы место, ведь каждый сделал кое-что — с десяток книг... Но все сугубо наше, свое... Неконвертиру-е-мое!

Стеклянные стены уже сделались темными. Качало все круче. Ленч плавно перетек в «капитанский коктейль», но то один, то другой из пассажиров вдруг посреди речи озадаченно замолкал, прислушивался.

— Однако! Как сильно раскачивает! Все нормально?

Я пошел было в каюту, но коридор мой поднялся передо мной, на меня налетел толстый эстонец, стриженный ежиком, пробормотал:

— Там ужасноват-то!

И мы вернулись.

В толпе у бара я заметил знакомую по имени Хелена: однажды на книжной ярмарке мы сплясали с ней быстрый танец. Но сейчас я лишь приветливо пошевелил пальчиками и промчался мимо... Знаю себя: истратишь всю валюту в первый же день!.. Обождем! Рано еще! Побережем силы для финиша...