Валерий Попов - Тетрада Фалло

Шел 1990 год, последние наши части вышли из Афганистана. С геройскими мечтами и красивой гибелью и моей фотокарточкой в сумочке у Марины дело не вышло. Танковый полк, в который я попал, так и остался в засаде у вражеской границы. «Красивого звонка» коварной дивчине, кинувшей меня в огненную бездну, не получалось. Все вышло скучней и даже позорней. Подвигом, что поднял бы меня на моральную высоту, и не пахло. А с медициной в полку, кстати, отлично справлялся фельдшер Кравчук, хитрый прохиндей, который всех устраивал и себя не забывал. Сначала он дружески пытался меня приобщить к радостям хищения казенного спирта, но процесс не пошел. Слава богу, мне хватило ума с ним не драться, мы мирно разделили сферы влияния. Он расхищал спирт и, как я подозреваю, делился с начальством — я читал медицинские журналы, которые мой предшественник, ушедший на повышение, успел выписать, и мечтал о «высокой хирургии», а пока резал танкистам мозоли. Лучше было, наверное, погибнуть в бою, иногда в отчаянии думал я, чем деградировать как личность, потерять знания и квалификацию, все, к чему я так страстно стремился. Так что, если Кошелев мечтал о моей гибели, он ее получил, причем в самой позорной для меня форме.

Однако служба, жара, и надо как-то жить, да еще в этом азиатском аду на окраине туркменского городка. Убитый солнцем плац, чуть живые от зноя солдаты с кругами соли под мышками на гимнастерках.

При господствующей тогда доктрине рассредоточения войск на случай атомного удара все рассредоточено было так, что не доехать. До штаба дивизии, а тем более до госпиталя нашей сводной армии, где, говорят, даже лечили, добраться было нереально — да никто там меня и не ждал, — наверняка там были свои гении, мечтающие о настоящей работе. Постепенно, однако, я приходил в себя. Вообще-то делать, конечно, было что, хотя к медицине и тем более к хирургии это не имело прямого отношения. «Младший врач полка»! Но — старший уехал на усовершенствование, так что приходилось мне...

Для начала я отловил в бане нескольких дистрофиков (в бане дистрофия их была особенно видна), потом я отвел их в столовую и спросил, почему они не едят свои порции. «А кто ж их знает почему?» — усмехнулся повар Хасанов. Я заставил его накормить их — они ели как-то испуганно. Потом фельдшер Кравчук пояснил мне, что тут я вступаю в серьезную конфронтацию с «дедами», и не советовал мне этого делать. Недавно командира роты, выступившего против «дедов», жахнули ночью тяжелым крюком, сцепляющим гусеничные траки. В результате мне пришлось оказывать ему первую помощь, а потом отправлять на вертолете в госпиталь армии. Это, как говорится, не вдохновляло. Но потом я пришел в столовую и увидел, что один из моих «подшефных» сидит за столом с пустой миской и к раздаче даже не подходит. И при этом — чуть жив от голода. Обычно в доходяги попадали тщедушные парни из глухих русских деревень. Москвичи, питерцы, не говоря уже об азиатах и кавказцах, держались вместе. А эти вот — погибали. За них некому было заступиться. Тут мне буквально ударило в голову. Я ворвался на кухню, схватил черпаля за грудки: кому он отдает порции дистрофиков? Тот с испугу сказал. Я пошел к командиру части. Вечером Кравчук шепнул мне, что ночью меня будут мочить.

Марина

Там был рояль, но давно уже молчал. Когда я заиграла на нем, сбежались все обитатели интерната, что могли самостоятельно передвигаться. Я подняла глаза от клавиш — и тут же опустила их. Многие из вошедших улыбались. Но что это были за улыбки! У мальчика, который подбежал ближе всех, был огромный рот, но не было носа! А вскоре мне предстоит с ними заниматься, по многу часов! Я вдруг почувствовала дурноту и, промчавшись по тусклому сводчатому коридору, выскочила на воздух, стала прерывисто, с какими-то всхлипами, дышать. Продышавшись, я чуть пришла в себя, огляделась. От стен монастыря было видно все: и больницу, где все началось, и райком, и «Дворянское гнездо» за поворотом реки. Совсем недавно я была там, спокойная и счастливая, — и ничего от прежнего не осталось, все так страшно вдруг переменилось. Но я не жалела ни о чем. Наверное, все происшедшее — неслучайно. Я вошла в монастырские ворота и села за рояль.

Экзамены я отыграла отлично.

И экзамен по аккомпанементу — я аккомпанировала нашей актрисе из городской филармонии — романс «Здесь хорошо» Рахманинова. Зал ликовал — все уже знали о моей ссылке и любили, как никогда.

Потом мы сдавали концертмейстерство, я играла со скрипачкой и виолончелистом из нашего училища «Трио» Генделя.

И — экзамен по специальности, при полном зале — у нас это называлось почему-то «академконцерт». Помню — совсем недавно, казалось, я приглашала на этот концерт Влада и представляла, как играю ему. Влада не было... да и переменилось — все! За такое короткое время! Спокойно. Все это ты сделала сама. Я играла многострадальную «Песню без слов», и отыграла блестяще: видели бы вы реакцию зала!

Даже Вобла растрогалась, обмочила мою блузку слезой и шепнула горячо: «Как бы я хотела, чтобы все было иначе!» — «А я — нет!» — произнесла я с улыбкой. Вобла испуганно отстранилась, и во взгляде ее мелькнуло: «Ну, раз ты такая — и получай!»

Потом мы собрались нашей группой у Сени Вигдорчика. Я была веселой, но заметила, что кое-кто опасается беседовать со мной тет-а-тет: как бы не навредить карьере. Но я, надеюсь, была со всеми мила. До начала работы можно было уехать, тем более большинству нужно заступать в школы с 1 сентября. Многие имели коварный план: в случае поступления в вуз педагогического профиля — например, в ленинградскую Герценовку — по распределению можно было не ехать. Почему-то никто не спрашивал, поеду ли я. Видимо, считали мою жизнь конченой. Изергина, директор интерната, спросила, буду ли я отдыхать. Я ответила, что хотела бы приступить к работе сразу. В интернате меня уже кормили, денег ни на какие поездки у меня не было. А моя келья — из оконца было видно реку — вполне устраивала меня. Вечером я смотрела в столовой для персонала телевизор. Наши уже окончательно вышли из Афганистана... значит, Влада не убьют? Назавтра мне начинать тут работу. Это в других школах — летние каникулы, а тут никаких каникул нет, вечный праздник!

Можно было еще потянуть с началом, никто не торопил... но когда начинается страшный сон, не хочется прерывать его и откладывать: пусть скорее идет! Кстати, страшный сон был повсюду. Телевизор сошел с ума! «Члены бюро райкома города Кузнецка освободили первого секретаря райкома Новожилова от его обязанностей», «Ткачихи Петровского камвольного комбината единодушно подали заявления о выходе из партии». Обычная жизнь, с которой мы уже почти смирились, куда-то проваливалась. И это еще совпало с моими делами!