Валерий Попов - Тетрада Фалло

Даже не ожидала, что так, оказывается, волнуюсь за это. Уезжаю — а душа там. Тут меня привычно уже затошнило, я быстро встала, посетила туалет, умылась холодной водой, вернулась.

— Я вижу, девка, у тебя и свои проблемы есть! — проницательно сказала она. Я, глядя в темное окно, молчала. — Я тоже, когда пришла пора рожать, в деревню уехала. Представляла уже себе, что рожу — от алкаша-то!

Я вскочила. При чем здесь я-то? Что она говорит? Я пересела от нее с бокового места на пустую нижнюю полку и зарыдала. Потом — утонула в необъятной ее теплой груди.

— Надо было к врачам ехать, а не в деревню! — всхлипывая, говорила я.

Она гладила меня по голове, грустно вздыхала, и вздохи ее просто было понять: «Уж ты-то, я гляжу, все правильно делаешь! Куда едешь-то и чего хочешь? Сама ведь не знаешь!»

Вопрос этот все равно бы встал — просто я не ждала, что так быстро. Давно замечено, что вагонным спутникам мы рассказываем то, чего никому бы из близких не рассказали.

— Ну сделает тебе тетка аборт... так это ж грех! — сказала Капа (так звали попутчицу). — И на работе тебе с этим ходить не сладко, одной-то! А ты поживи пока у меня — там решишь!

Откладывать трудное — приятно всегда. Я вдруг почувствовала облегчение.

Обшарпанный Капин дом оказался прямо у вокзала, на Гончарной улице. Мы поднялись по лестнице со стертыми ступенями.

Господи! Откладывая трудное, мы загоняем себя в капкан. Это я сразу поняла, только мы вошли с Капой в ее квартиру. Длинный темный коридор, затхлый запах. Услышав бульканье воды, я рванула дверку. Унитаз был черный от грязи. Я вышла, утираясь, но тошнота не прошла.

— Развели тут срач без меня! — сурово проговорила она, когда мы вышли с ней на большую кухню со множеством столиков с грязной посудой.

Но вряд ли и при ней тут было намного лучше: грязные стекла, пол кухни как-то проваливался к середине, проводка (впервые видела провода снаружи) соскочила с роликов и висела, местами растрепанная и даже голая.

Ее жилье оказалось за кухней — она потянула дверь (в щель почему-то была заткнута тряпка). За дверью шли ступеньки вниз, — видимо, в прежней, барской квартире здесь жила кухонная прислуга, которой полагалось быть ниже?

Я лишь вдохнула тот запах — и рванулась назад.

— Можно... мне позвонить? — пробормотала я.

— Звони! — произнесла Капа уже с обидой: мол, не нравится вам у нас!

Черный телефон висел на засаленной стене — терлись все, что ли, об нее, когда разговаривали? И при этом — не мылись. Впрочем, тут помоешься — я вспомнила унитаз, и меня опять затошнило. Обои вокруг телефона были исписаны номерами, вкривь и вкось... да, люди тут как попало живут! Я глянула на часики: полвосьмого утра. Тетя Муся, наверное, дома еще. Замирая, я набрала номер. Долгие гудки... «Ушла?» — подумала я с облегчением.

— Алло! — раздался сухой ее голос.

— Это... я.

— Я знаю, — холодно проговорила она и умолкла.

«Что она знает? — испугалась я. — Видимо, все!»

Но это, похоже, ее мало волнует? Или папа так приказал ей — не волноваться?

— Что мне делать? — пробормотала я.

— А вот этого я не знаю, — проговорила она и снова умолкла.

Я послушала шорохи — видно, ничего более там не услышу. Да, гвозди бы делать из этих людей! Я повесила трубку.

И Капа встретила меня уже как-то отчужденно: обиделась, что я пришла в ужас (это она почувствовала) и сразу побежала звонить? Понимаю ее — легко быть душевной в поезде, поэтому все там так разговорчивы... но когда придешь в свои проблемы, в свой срач!

— Поешь вот! — кивнула на тарелку с макаронами и с половинкой (почему-то) сардельки. — Или аппетита нет?

Еще издевается. Я вдруг почувствовала, что поднимаются слезы, и с трудом удержала их.

Мы сидели в маленькой комнатке без окон, с тусклой настольной лампой. Судя по количеству банок на полках, это была кладовка и одновременно как бы столовая (клеенка на шатком столе).

Дальше была приоткрытая дверь в «настоящую» комнату — там был виден на стене даже базарный коврик с лебедями. Там тоже горела настольная лампа и кто-то нетерпеливо вздыхал.

— Этому... не терпится уж с тобой познакомиться! — произнесла Капа ревниво и в то же время с каким-то восхищением, словно нас ждал там король.

Она пихала меня почему-то впереди себя — видимо как подарок «королю». Мол, недаром съездила! К такой роли я была не готова.

«Король» лежал на кровати, лицо у него было красное, надутое. Он улыбнулся криво, одной стороной, и поднял, даже как-то лихо, левую руку. Правая часть не работает?

— Вот он... герой! — произнесла Капа горько и в то же время с каким-то вызовом: что, не нравится?

Я кивнула, потом, пересилив себя, улыбнулась.

— Вот, сиделку тебе нашла! — проговорила Капа, зло глянув на меня, — мол, куда ты денешься? — Перемени рубашку ему! — скомандовала Капа, вынув из шкафа мятую ковбойку. — Вот повезло тебе, Толик!

— Т-тай н-н-нову-ю р-баш-к! — с трудом выговорил тот.

— Ишь, красотку увидал! — задорно проговорила Капа.

Видно, я тут нужна для взбадривания их постылой жизни.

— Н-на! — Капа схватила рубашку и кинула ее почему-то в меня, словно это я все затеяла. — Давай... Я счас!

Мне тоже хотелось швырнуть в кого-нибудь эту рубашку... Я-то тут при чем? У меня своего горя мало?

Но тут словно какой-то голос шепнул мне: «Держись! Выдержишь это — выдержишь все!»

— Нагнись немножко! — скомандовала я Толику. Это уже мой интернатовский опыт работал — притерпелась к необычному.

Толик — одной, правда, половиной лица — явно кокетничал. Решил, видно, что я действительно подарок ему. Да нет. Я никому не подарок!

— Давай, что ли! — аккуратно, но твердо пригнула его, стянула рубаху.

Да, давно ее не меняли! Видно, ждали меня. Как ни странно, при этом меня не затошнило. Привыкаешь? Молодец.

Да, спать с ними в одной комнате — дело нелегкое. При всем том, оказывается, они еще бурной жизнью живут!

Утром, буркнув что-то неразборчивое, я упорхнула от них и, выйдя на прекрасный Невский, жадно вздохнула: вот она, настоящая жизнь!

Я зашла в парфюмерный магазин на углу Литейного, быстро привела себя в порядок перед большим зеркалом. Пробьемся!

Пешком, все больше наполняясь счастьем от этого города, я прошла по Невскому, свернула у величественного Казанского собора, вошла во двор по стрелке «Приемная комиссия».

— Нет, на музыкальное воспитание — только дневное! — сказала мне пигалица, наверное, чуть старше меня. — У вас музучилище? — проглядела анкету мою, автобиографию. Что-то ее там заинтересовало, я уже поняла что. — А... отец ваш, — шепнула она таинственно, — не может нашему ректору позвонить?

— Не может, — холодно ответила я.

И почувствовала, что нажила себе врага: мол, какие мы гордые и наглые! Знала бы она... Впрочем, я не намерена перед каждой тут распахивать душу!