Валерий Попов - Разбойница

«Как же... вас бросишь!» — подумала я.

— Понимаешь... я очень тебя прошу! — Ечкин даже не стеснялся в этот раз, что играет на своем отчаянном положении, видно, это было смертельно важно для него. — Однажды... он меня спас... теперь я — должен!

«Да... тебе только и спасать!» — мысленно отозвалась я. Он был «на свободе» последний день.

Накануне я навестила Льва Исаакыча, занимающего теперь второй пост в мэрии после мэра. Не хотелось напрягать его по новой, но что делать: только он мог устроить Ечкина в нужную больницу, при этом не разорив нашу фирму полностью.

Исаакыч сидел в Смольном, отделан кабинет в лучших партийных традициях полированным деревом. Он сразу же позвонил и договорился.

— А что я могу сделать для вас? — официально, в стиле кабинета, поинтересовалась я.

— С несчастья налогов не берём! — проговорил он грустно. — Ну а вообще... как дела?

— Хуже не бывает! — откровенно сказала я.

— Эхе-хе! — прокряхтел он, давая понять, что по краю у нас ходят все. — А по твоему виду плохого не подумаешь. Видно, во всяком случае, что жизнь не стоит... на месте! — он вздохнул.

— У вас, я вижу, тоже не стоит... на месте.

И мы, засмеявшись, расстались...

— Всё будет отлично! — сказала я Ечкину и пошла работать.

— Алло!.. Простите, как ваша фамилия? Бадмаев? Простите, вы татарин? Замечательно! Я тоже наполовину татарка! Так когда вы появитесь?.. Замечательно! — нам, татарам, всё равно — что е...ь, что е....х оттаскивать!

Так... Теперь Насенник! Замечательно, что вопрос с паншинским палаццо — сдача в аренду с дальнейшей реституцией (напомню, возвращение исторических зданий прежним владельцам) — занимался человек с фамилией Насенник, что, очевидно, означало «собаку на сене» — и сам не ам, и людям не дам!

Занимаюсь реституцией!.. Высоко поднялась!

Так, посмотрим на компьютер... что у нас с группами...

Единственная радость в теперешней жизни — это когда на голову тебе падает не тяжёлый булыжник, а лёгкий кирпич!

Приятно, что у нас сейчас группа не французов, а франкоговорящих канадцев. Совсем другие люди — простые, добродушные, съедают и выпивают всё и радостно хохочут.

Настоящие же французы... это что-то!. Не дай бог, скажем, подать им к обеду пепси-колу! Грандиозный скандал — вылетишь мгновенно! Ты специально унижаешь их, оскорбляешь их родину, которая и так едва спасается от американской экспансии! Нужно следить, чтобы им подали воду, причем только «Эвиан», но ни в коем случае не «Бодуа», в «Бодуа», оказывается, газы, и их после неё страшно пучит!

Непонятно, что делать с Томой! Жизнь раздирает её напополам между Пахомычем, который всё ищет себе место и наращивает элегантность, и совершенно обезумевшим её сыном, который как бы с отчаяния впал в религию, но смотрит с ненавистью!

Тут она бродит как в тумане и ничего не может довести до конца, всё роняет.

До сих пор не отправлены во Францию якут с Виолончелью! То у Томы в группе слишком мало людей, она отменяет поездку и всех распускает, то, наоборот, вдруг оказывается под завязку и они не влезают! Я же обещала их отправить — и Баксуев верит мне, уезжает в Якутск то с Виолончелью, то без и снова появляется с терпеливой улыбкой!

И тут подплыла как бы сонная Тома и сообщила мне, что в группу на двадцать пятое (Париж и замки Луары) они снова не попадают, потому что в Москве во французском посольстве (иногородним ставят визы только в Москве) не успевают оформить визы!

Тут они снова появляются, терпеливо улыбаясь, и я весело-легкомысленно заявляю им: «Что Париж? Париж никуда не денется, тем более за такую цену: семьсот долларов неделя! Чистый грабеж! Зато я по старой нашей дружбе могу им выхлопотать поездку в Египет, в Хургаду — всего за пятьсот долларов за неделю, рекламный тур — потом эта цена скакнёт вдвое!»

Они, улыбаясь, соглашаются, отдают тысячу долларов и в указанный срок появляются одетыми для юга, с шортами и плавками в чемоданах, и тут появляется сонная Тома и вяло говорит, что во французском посольстве потеряли их паспорта и не могут вернуть. Я звоню в наше московское представительство, и на третьи сутки случайно выясняется, что паспорта всё это время пролежали в их сейфе и ни в какое посольство не относились вообще!

Тысячу долларов нам не возвращают: участникам группы, не явившимся в аэропорт на регистрацию, деньги не возвращаются... Тома плачет и утверждает, что она тут ни при чём, — но в том-то и дело, что она теперь везде ни при чем!

Виноватые обязательно есть — в крайнем случае виноватыми объявляются те, кто не нашёл действительных виновников и не заставил их работать!

Тома рыдает, говорит, что без этой работы она пропала... Ну что ж, кто-то должен пропадать, иначе вся жизнь обратится в хаос!

И особенно надо быть жёсткими сейчас, когда для встречи Нового года к нам едут настоящие французы под руководством отнюдь не шёлковых Макса и Николь.

Мечтала стать холёной Алёной, а сделалась калёной Алёной!

То среднеазиатское путешествие закончилось нормально благодаря моей «смазке», на прощание мы даже крепко напились и буквально обслюнявили друг друга в аэропорту с головы до ног!

Но сейчас они по новой, наверное, приобрели «звериный оскал империализма» и нашего обаяния могут не оценить!

А тогда, когда обслюнявленные и даже между собой помирившиеся и снова подружившиеся Макс и Николь исчезли за таможней, Александр, в котором счастливый отец победил всех прочих, крепко зажал меня в каком-то углу и страстно прошептал:

— Ну чего?.. Он неплохой вроде мужик?!

И глядя в его жадные очи, мне пришлось подтвердить, что да, таких мужиков я ранее не встречала!

Потом мы неслись с ним сквозь мокрую метель и такое же мокрое потное месиво блестело у него на харе, словно не было стекла.

— Он же самый умный ведь у меня!..

«Надеюсь, других никогда не встречу», — подумала я.

— Тогда как раз время такое начиналось... возвращались надежды... Казалось, новая разумная жизнь начнется! Я же в честь того Максима его назвал!

— Какого «того»? — холодно осведомилась я.

— Ты что же это, Максима того... не знаешь? — он даже прервал счастливые песни и уставился на меня.

— Что я, всех Максимов должна знать?

— Эх ты! — осуждающе взрыднул он. — «Юность Максима»! Фильм такой! При тоталитаризме запрещён был, хоть и про революцию рассказывал! Максим! «Крутится-вертится шар голубой»! — он изумленно уставился на меня. — Не знаешь?

— У нашего поколения другие шары! — отрезала я.

— И думалось, что не только фильм... — вздыхал он, — что вообще всё хорошее возвращается!

— Ясно.

А сейчас я мчалась в икарусе встречать дорогих гостей и лепил точно такой же мокрый снег, как будто время совершенно не движется или кружится на одном месте.