Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

В общем, какой-то смысл тут, оказывается, есть, какое-то высокое чувство в нас появилось. Никогда в жизни нашего Саню не называли так торжественно и красиво: «Новопреставленный раб божий Александр»! Но паникадило батюшка так и не зажег — видимо, принял повышенные обязательства по экономии благовоний. Я еще надеялся поначалу, что что-нибудь у него там разгорится от плавных взмахов — но разгораться, видимо, было нечему.

И вот мы уже никому больше здесь не нужны, мы тихо переговариваемся в углу, а на середину зала с веселым грохотом какие-то мужики выдвигают те самые клеенчатые сундуки от окон, и я вдруг с ужасом понимаю — что на них сейчас будут ставить. Мы, не сговариваясь, быстро выходим на воздух. У ограды стоит несколько похоронных автобусов, с гробов снимают нарядные крышки и прислоняют к облупленной церковной стене.

Потом мы шли по размокшим дорожкам среди оградок, и Костя, самый большой среди нас специалист по этим делам, приехавший с некоторым опозданием, объяснял мне, что отпевания как такового не было, была лишь заупокойная служба — но исполненная, несмотря на молодость священника, с толком и с чувством.

Да — отпевание теперь Ленке явно не по карману, как вообще она будет с двумя детьми? Поможем, конечно. Слава ведет ее за плечи, что-то почти уже весело говорит.

Мы подходим к большой, слегка обколотой по краям, шершавой старинной плите, под которой — и вокруг которой — лежат поколения Саниных предков. Сюда — через неделю, когда получат, опустят Санину урну, но меня, к сожалению, здесь уже не будет — дела не ждут!

Мы некоторое время стоим над плитой — в глубоко вырезанных буквах светилась и морщилась от ветра вода.

Мы вышли с кладбища, и некоторое время молча, широким фронтом шли по улице — кидаться по трамваям и автобусам после этого было как-то нехорошо.

Добрались до метро, спустились, вошли в вагон.

— Поезд следует до станции «Академическая». Только до станции «Академическая»! — повторял машинист таким грозным тоном, словно поезд следовал прямиком в ад. Потом вагон вдруг начал гореть — откуда-то повалил едкий дым, почти до отсутствия видимости заполнил салон, все кашляли, хрипели... я молился, чтобы хоть побыстрее доехали до станции — люди, ясное дело, сразу же выскочат, главное, не затолкать бы друг друга! И совершенно поразило меня то, что когда вагон остановился и двери, наконец-то, разъехались, никто — почти никто — из вагона не вышел! Люди покашляли, поразгоняли ладошками дым — и двери задвинулись. Поехали дальше. И главное — это, видимо, было почти нормой, никто не удивлялся такому, никто и не думал об этом, каждый уже думал о чем-то своем. Я смотрел на седые головы моих друзей, на слезы, потекшие, наконец-то, по щекам, и вдруг почувствовал, как я люблю их и как волнуюсь за них! Наконец, пожар вроде бы сам собою ликвидировался, дым куда-то усосался, свет снова стал ярким и все весело и оживленно заговорили — дождались, наконец-то, праздника!

В квартире была полная обшарпанность, даже немножко больше, чем я предполагал — видно, Саня не особенно в последние годы преуспевал, впрочем, это известно было и так — дела его я прекрасно знал, хотя письма он писал исключительно бодрые — веселый, несмотря ни на что, был мужик!

Стояла только водка.

— А ты, может, и не знаешь, что у нас ничего больше и нет! — усмехнулся Слава.

— Знаю, знаю, — ответил я.

Тут и пригодились мои «снэки» — каким далеким казалось время, когда я их взял!

— Ну... — Слава поднял фужер.

Мы, не чокаясь, выпили. Стало шумно и горячо вокруг, а я сам словно уплыл куда-то... Я вдруг вспомнил, как Саня, высокий и тощий, стоит вместе с нами в отсветах туристского костра (туристами мы не были, суровый уклад их презирали, и ездили в лес исключительно элегантными. Однако Саня стоит именно у туристского костра) и, наяривая на гитаре, поет на сочиненный им стремительный мотив:

А теперь Саню самого нашли под насыпью, с пробитой головой и сломанными ребрами... наша доблестная медицина не смогла точно установить, отчего наступила кончина, а наша доблестная милиция решила так: «травмы произошли от соударения с каким-то движущимся предметом, вероятнее всего, поездом». Но поскольку время его падения точно не установлено, а поездов за это время прошло много, и никто из машинистов ничего такого не помнил, то следствие на этом самоликвидировалось.

Какая-то странная смерть, не похожая на него! С его насмешливостью и ленью, ради какого черта ему могло понадобиться карабкаться на обледенелую насыпь? Правда, в молодости, подвыпив, мы часто горланили песню:

Но одно дело петь, и совсем другое — карабкаться на насыпь и шагать по ней неизвестно куда, тем более Сане, наиболее далекому из нас от всякой патетики и любви к сверхусилиям. Странно это...

— Ты знаешь, — склонившись ко мне, прерывисто вздохнула Лена. — Мы с Саней в последнее время довольно часто в церковь ходили... уж на всякие там праздники — это точно! — она вдруг улыбнулась.

Курица ты, курица! — подумал я. — Сидела в своей тухлой конторе и ничего достойного Сани так и не придумала! Это ж надо — такого человека, как Саня, довести до смиренного хождения в церковь!

Я погладил ее по голове.

...Да — шагать куда-то по шпалам он навряд ли мог, непонятно куда и зачем... но тогда, выходит: стоял... и ждал? Неужели все-таки довели, неужели было совсем уж так плохо? Ведь жизнерадостный и — главное — хитрый мужик! Неужели?

— Ты знаешь, — прошептала Лена. — Саня в последнее время серьезно в общественную жизнь ввязался... даже кандидатуру свою на выборах собирался выставлять... поэтому последние ночи перед выдвижением он на всякий случай дома не ночевал — мало ли что? Борьба сейчас знаешь какая?! Вот, наверное, ему и сделали!

Саня — и общественная деятельность? Не верю, чтобы он всерьез этим занимался. Другое дело — плел, чтобы дома не ночевать... это уже ближе!

Я вдруг оживился.

— Ну-ка, орлята, нальем!

— Ты знаешь, чего я боюсь? — тихо сказала мне Лена.

— Да теперь — чего уж бояться? — бодро проговорил я.

— Боюсь, что Павлов появится! — проговорила она.

— Как?! — я подскочил на стуле. — Разве он... снова к вам ходит?

— Звонил, что придет!.. Это временно у него, понятно. С директоров ведь сняли его...

— Сняли? Колоссально! — воскликнул я.

— Сняли! — кивнула она. — Да это так... временно, конечно... своего они в обиду не дадут — скоро назначат его генеральным директором какого-то банно-концертного комбината... но пока что он формально не начальство... так что может зайти!