Валерий Попов - Что посеешь...

Надо будет обязательно съездить туда, посмотреть на всё уже с новой точки зрения и, может быть, даже в благодарность бросить монетку в фонтанчик с механической уткой — многие бросают монетки в этот фонтан.

— Вот так вот, — продолжил дед. — Федя потом всё-таки уехал. А я остался. И надо же как бывает в жизни: проводил я его на вокзал, простились, возвращаюсь я в общежитие, гляжу, в ящике что-то есть. Запускаю руку туда — вытаскиваю перевод из Чимкента, на сто рублей. Да, важное это качество, как понял я за свою жизнь, уметь дожидаться — удача сразу никогда почти не приходит.

Ну, началась нормальная жизнь, а вскоре уже и занятия в аспирантуре пошли, и стипендия — сколько раз я себя потом хвалил, что дождался потом, не уехал, как Федя.

— А что с Федей стало потом? — спросил я деда.

— Да всё нормально: работал, потом женился. Самого я уже больше не видел его, а дочка его однажды приезжала в гости к нам — красивая девушка. Да и сам Федя красивый был: чёрные кудри, синие глаза...

Дед задумался, вспоминая Федю. Всё-таки сурово устроена жизнь — разводит по разным местам и дорогам лучших друзей!

— Ну и как ты в аспирантуре учился?

— Ну, это уже отдельный рассказ! — проговорил дед.

Некоторое время мы ехали молча, потом дед заговорил:

— Только тут, в аспирантуре, и начал я понемногу понимать, какая это великая вещь — наука, сколько в ней важного, интересного, сколько нерешённых ещё и, более того, абсолютно непонятных проблем! Такое поле деятельности открылось передо мной, которое, как я понял, дай бог пройти за всю жизнь!

Сначала понял я — и изумился даже, — как велик мир растений и как сложен! В коллекции ВИРа хранится сейчас четыреста тысяч номеров разных растений — и все чем-то отличаются друг от друга. И это собраны только те растения, которые так или иначе используются в сельском хозяйстве!

Только всем вроде бы известных зерновых и то великое множество: пшеница, рожь, овёс, ячмень, полба, просо, гречиха, кук, рис, чумиза, джугара, сорго, кунак.

И каждая из этих культур распадается ещё на множество разновидностей, отличающихся друг от друга. Если взять, например, всем вроде бы известную пшеницу, то это будет так называемый род , а род этот, в свою очередь, распадается на виды: пшеница твёрдая (дурум) , мягкая (цестивум) , польская (паленикум) , английская (тургидум) , двузернянка (дикокум) , однозернянка (однококум) .

И это не просто научные виды, которые для науки лишь интересны, — каждый из этих видов в своё время огромную роль в истории человечества играл. Так, на дикокуме вся великая древнеегипетская цивилизация стояла. Сколько она существовала? Четыре тысячи лет — больше, чем любая другая из существующих после неё цивилизаций! А сейчас, в свете некоторых новых открытий, некоторые учёные считают, что Древний Египет около десяти тысяч лет простоял. Представляешь себе этот срок? Не можешь ты его себе представить! И всё это время двуплёночная пшеница дикокум кормила всех — от неё и храмы возводились, и пирамиды! И про каждый почти вид можно рассказать, какую роль он в истории человечества сыграл. Можно сказать, человеческая история — это последствие появления разных видов зерновых: от них царства богатели, появлялись короли, боги, живопись, письменность, культура — вообще всё, что создало человечество на земле!

Ну, это я только плёночные виды пшениц пока перечислил, а существуют ещё пшеницы голозёрные — их тоже множество. Всего существует двадцать восемь видов пшениц, и каждый из видов распадается на сотни разновидностей, отличающихся остистостью (наличием и длиной усиков), цветом (зерно красное, белое). Встречаются пшеницы опушенные, неопушенные ( эритроспериум, лютесценс, фиругениум и так далее), и в каждой разновидности выделяются ещё сотни сортов... В общем всего пшениц примерно пятьдесят тысяч сортов!

— Да, сложная вещь наука! — проговорил я.

— Да какая это наука ещё! Это только так... систематика. Всё равно как художнику знать, какие существуют на свете краски. А далеко не каждый, зная краски, может картину нарисовать. Так и в науке! И поэтому, чтобы уметь что-то сделать, надо не только уметь перечислить все растения, но и знать их, как говорится, насквозь — их химию, физиологию, их вкусы и, так сказать, наклонности. И всё это в голове надо держать, потому что, если каждый раз в справочниках рыться, ни на что другое времени не останется. А настоящий учёный должен не просто все эти признаки знать, но и уметь комбинировать их, использовать, сочетать, — так что представь себе, что такое мозг учёного и как он должен работать!

Поэтому готовили нас в аспирантуре очень серьёзно, учили капитально и подробно, множеству предметов. Учили мы, как сейчас помню, историю биологии (чтобы знать, как развивалась не только биология, но и как прогрессировала человеческая мысль!), дарвинизм, анатомию растений, генетику. И читали нам все эти науки не случайные люди, а самые первые специалисты в этой области, знаменитые учёные с мировым именем!

Тут уж я и осознал в полной мере, что такое наслаждение от работы мысли, и понял, что большего наслаждения на земле не существует. Генетику нам читал Карпейченко — один из крупнейших тогда учёных в этой области, — а потом знаменитый американский учёный Мёллер приезжал и нам о самых своих последних открытиях в области генетики подробнейшим образом докладывал.

Мёллер, вообще, интереснейший был тип. Кроме того, что он был крупный учёный, он ещё очень интересную жизнь прожил: из Америки, из обеспеченной семьи, переехал к нам и несколько лет работал у нас, делился всем новым, что знал. Потом, когда в тридцатые годы гражданская война в Испании началась, он уехал туда, там воевал.

Ясно помню одну из первых его лекций у нас. Читал он её в Академии наук. Знаешь, где Академия наук?

— Это... на набережной, около университета?

— Правильно, — сказал дед. — И на лестнице там знаменитая мозаика, сделанная самим Ломоносовым. Изображён на ней Пётр Первый в Полтавской битве. Видал?

— Пока ещё нет, — сконфуженно сказал я. — Ну, стану вот академиком, начну в академию ходить, тогда и увижу.

— Да-а, — вздохнул дед. — Ленивы мы и нелюбопытны!

— Вовсе и нет! — обиделся я.

— Да это вовсе и не я — это один поэт сказал! — усмехнулся он.

— Ну ладно! — сурово прервал я. — Так о чём вам этот... Мёллер рассказывал?

— Он нам о генах рассказывал. И показывал диапозитивы. Что такое «диапозитивы», знаешь хотя бы?

— Случайно знаю, — ответил я.

— А что такое «гены»?