Валерий Попов - Нас ждут

— Готов!

Смог бы, интересно, отец, увидев меня сейчас, обвинить меня в лени и апатии — тут уж не до апатии, когда разворачиваются такие дела!

Это в городе иногда, когда нечего делать, действительно, находит порой апатия, а тут!

Мы быстро спустились на улицу, вернулись в рощу. Сергеич, поивший лошадей из железного корыта, с удивлением посмотрел на меня, потряс головой: с одной стороны — одет в одежду Димки, а с другой стороны — вроде бы и не Димка!

Я лихо запрыгнул на Димкину лошадь — она начала пятиться, подбрасывать крупом; но я быстро её приструнил — не первый год в седле! Мне было шесть лет, когда папу, он агроном, назначили работать в совхоз. Тогда я полюбил лошадей и научился ездить.

— Вторым поскачешь, сразу за мной, — приказал начальник и тронул свою гнедую лошадку.

Я на своей каурой пошёл вслед за ним, не обгоняя, но и не отставая.

— Лошадь твою Карькой зовут, не забудь! — поравнявшись на некоторое время со мной, сказал Сергеич. — Глаза у неё, видишь, карие, наверно, поэтому.

Я молча кивнул, обошёл Сергеича, стараясь держаться примерно в метре за лошадью начальника.

За посёлком мы не стали скакать по шоссе (лошади при виде ревущих БелАЗов испуганно шарахались), а свернули по узкой тропинке в горы. Сначала это были невысокие холмики, потом мы въехали в долину, которая резко задиралась вверх.

— Слезай, — сказал мне начальник. — Дальше лошади на нас будут ехать!

Дальше мы, натягивая повод, тащили лошадей вверх по крутой тропинке. Рядом с тропинкой клокотал глубокий ручей, переворачивая прямоугольные белые, сверкающие камни!

— Мрамор! — сказал Тимур.

— Мрамор? Вот это да!

Я набрал себе за пазуху самых красивых кусков, потом, поднявшись метров на двести вверх по долине, как солдат из сказки «Огниво», попавший в пещеру, выбросил эти богатства и набрал других — ещё более белых, сверкающих, потом выкинул и эти, насобирал третьи; но и эти в конце концов пришлось выбросить: подъём становился всё круче, да ещё приходилось продираться сквозь заросли шиповника, боярышника и кизила.

Я посмотрел наверх: перевал был уж не так далёк. Над ним неподвижно парил орёл (или коршун, или ястреб), парил очень долго, пока, наверное, не упарился.

Мы взобрались на перевал, или, как говорили мои друзья, на седловину, и сделали здесь небольшой привал: распрягли ненадолго лошадей, попили из фляг.

Вид, который открывался отсюда, я не забуду никогда. Горы перемежались плавными зелёными долинами, в долинах росли группы деревьев, с обрывов срывались сверкающие водопады, какие-то рогатые звери — олени? лоси? — мчались наискосок через долину, расположенную у нас под ногами.

Реки отсюда не было видно, словно её и не было, словно всё, что происходило сейчас там, не воспринималось природой, — она продолжала жить прекрасной своей жизнью.

Только по перерыву в горной цепи, — одна гора стояла слишком далеко от другой, — я понял, что каньон реки располагается где-то там.

Мы снова запрыгнули в сёдла, стали спускаться вниз. Мы много раз опускались, потом снова, тяжело дыша, тащили лошадей под уздцы по крутым тропинкам, пробирались среди зарослей огромных, выше сидящего всадника, лопухов и репейников, потом скакали по ровным лугам, заросшим высокими, до брюха лошади, яркими цветами.

Потом вдруг Тимур, скакавший впереди всех, резко остановил лошадь, начал смотреть почему-то себе под ноги.

Я подскакал к нему и тоже остановился: под ногами был обрыв, а под обрывом — хмурая, тёмная вода, поднявшаяся среди скал, заполнившая узкие, извилистые, уходящие в далёкую неизвестность ущелья.

— Здесь, кажется, — сказал Тимур начальнику.

Он надел на себя широкий кожаный пояс с привешенными к нему брякающими кольцами (точно такие же пояса — я вспомнил! — были надеты на бетонщиках). Размотал сложенную у седла кольцами верёвку, пристегнул защёлкой один конец верёвки к поясу, другой конец — к седлу лошади, поставив её боком к обрыву.

Середину верёвки взяли в свои руки начальник и Сергеич. Я тоже взял себе три кольца, намотал — в ладонь — через плечо, в ладонь — через плечо.

— Ну всё! Я нырнул! — проговорил Тимур и перелез ногами вперёд через край пропасти.

Осталась одна только голова и рука: голова улыбнулась, рука помахала — и всё скрылось.

Мы стояли, уперевшись, понемногу стравливая верёвку вниз.

Пока что сматывал кольца со своего плеча стоявший первым у обрыва начальник.

Потом начал сматывать кольца верёвки Сергеич.

— Стоп! — вдруг послышался снизу слабый, чуть слышный крик.

— Стоп! — сразу же повторил начальник. Сергеич, упираясь, натягивал верёвку, мы с начальником ему помогали.

— Вира! — послышался слабый крик.

Мы стали изо всех сил тянуть верёвку, пятясь от края по лугу всё дальше, мы отошли уже в другой конец луга, а Тимур из пропасти всё ещё не показывался.

Я тянул третьим, самым последним, помогал, как мышка старику и бабке тянуть репку, и наконец эта репка — Тимур — выдернулась; он перелез через край, лёг на краю, тяжело дыша, глядел на широкий ровный луг, на цветы, — наверно, это было особенно красиво после того, как повисишь на верёвке перед каменной стеной.

— Есть! — хрипло выговорил Тимур. — Охотник и бык! Сарлык!

— Кто? — переспросил я.

— Сарлык! — выговорил Тимур. — Так называется бык, который тут четыре тысячи лет назад водился, да и сейчас ещё водится в Туве. Вот, я срисовал! — Он протянул блокнот. Там был изображённый шестью прямыми чёрточками охотник, перед ним была седьмая, изогнутая (изображающая лук?), а напротив охотника поднимался бык, изображённый одной замкнутой линией, но всё равно всё было понятно и ощутимо: и мощь быка, и его злоба, и его готовность броситься сейчас всей своей тушей на охотника.

— Отлично! — проговорил начальник. — Давай, Сергеич, твоё слово теперь!

Сергеич стал неторопливо собираться: вынул из рюкзака какой-то клеёнчатый передник, поочерёдно вынимал из его кармашков инструменты, разглядывал их, раскладывал на тряпочке.

— Нравятся? — спросил он меня. — Это вот пазовки, закольники, это — клинья — инструменты каменотёса. Теперь, когда нашли рисунок, надо аккуратно отколоть его от скалы: сам понимаешь, испортить такое дело — вовек себе потом не простишь. Это всё равно что в музей прийти и кувалдой самую красивую вазу разбить! Вот так вот, приблизительно! — Сергеич снова начал складывать инструменты в фартук. Потом застегнул на себе пояс Тимура, пристегнулся, а фартук с инструментами надел сверху.

И вскоре исчез за обрывом. Мы держали верёвку. Отдаваясь от горной гряды, поднимающейся в конце луга, до нас стал долетать чёткий стук.

— Посуду давай! — послышался снизу слабый крик, и начальник, отдав свою часть верёвки мне, привязал другую верёвку к лямкам рюкзака и начал спускать.