Игорь Адамацкий - Апокалипсис на кларнете

Как жить. Испытать все, что уготовано. И до конца некий неизвестный огрызок бытия. Пройти его и узнать, чем все это разрешилось. С нами кончается все остальное. Дальше неинтересно. Дальше молчание. Гамлет. Устать и ждать покоя. Счастье — неосуществимо. Слава — мелочна. Свобода выходит из употребления. Каждый влачит и продает свою концепцию свободы. Как разношенный костюм: только по этим плечам. Неторопливую мудрость не волнуют сердечные бури и духовные ураганы. Познать многое и ничем не обольститься и неторопливо течь по рассчитанному пути, чтобы выйти в океан небытия. Прошлое — след на воде: возмущенные струи сплетаются, смешиваются, остаются позади, и нет привычки и досуга к воспоминанию. Память прошлого — обэстечена, память будущего — обнравственна. Бахтин. Приходишь и обнаруживаешь: ничего нет, — дом разрушен, жена ушла, дети разбежались. Втыкаешь в землю кол и привязываешь козу. Она одета в жилетку из овечьей шерсти. Холодно.

Трилоги о нравственности. Сопровождаемые приблизительным смыслом слова произносят:

Доцент. Упорно пишет себя с большой буквы, а зачем? Возраст — за пять лет до пенсии, если успеет. Прочитал 13 857 книг и устал, теперь ничего не читает, а просто думает, не так утомительно. Фигура в форме: теннис. Пиво? Едва ли. Коньяк? Похоже: расширяет сосуды и повышает тонус. Блондинки? брюнетки? Какая разница: “на время не стоит труда, а вечно ..... невозможно” (Лермонтов). Увлекается собой;

Бродяга. Из “бывших”: бывший фронтовик, бывший учитель, бывший однорукий. К моменту разговора в городе на Неве сделали протез, а зачем? В продолжение разговора — он происходит на поляне в курортной зоне города трех революций — протез висит на сучке дерева, хороший протез, может спички зажигать. Бывший прочитал 12 464 книги, из них 346 те же, что и читанные доцентом, однако по формуле Кониуса их точки зрения могут совпадать лишь в 8 случаях из 100, но поскольку выбирать сто точек зрения едва ли придет им в голову, следовательно;

Е.И. — Егор Иванович — пишет или написал роман, может, не один, а зачем? Иногда одна его точка зрения не совпадает с другой его точкой зрения, и это всегда его смешит. Возраст — половинка на четвертинку. Цвет глаз — серинка на зеленинку, и это важно: самые умные глаза — зеленые, самые глупые — черные. Карие — у женщин, склонных к истерической домовитости, но это не имеет отношения к трилогам.

Земля теплая. Трава зеленая. Воздух жаркий. Атмосфера насыщенная. Небо синее. Голова ясная. Движения ленивые. Стаканы блестящие. Вилки тяжелые. Огурцы хрустящие. Заливное дрожащее. Жизнь предстоящая. Смерть отстоящая. Тоска настоящая.

Доцент, лежа на боку, опираясь на локоть:

— И вот я утверждаю: на земле — пир, а во человецах — недоумение, — что ни голова — в боль, что ни сердце — в плач.

Е.И.:

— Это вы задумчиво говорите?

Доцент смотрит на бродягу, тот широко лежит на спине, откинув одну руку, кажется, правую:

— Конечно, задумчиво. Какая у вас, однако, шея складчатая. Как у скучающего питона.

Бродяга, еще более воздевая подбородок и кадык:

— Самые мудрые становятся питонами. И я. Начинаю с шеи. А вы, милейший, увлечены в отрицаниях и застенчивы в утверждениях. Это говорит о перезрелости ума и вялости души. Прилетят птицы забвения, склюют зерны поступков, — чем душу накормите?

Доцент, важно:

— Зачем душу кормить? Она святым духом питается.

Е.И., хихикая:

— Хорошо, если святым, а если не святым? Тогда не дух, а вонища. От вонючей души плоть смердит.

Доцент, истово:

— А мы ее дезодорантом, дезодорантом!

Бродяга, подходит к дереву, прикуривает от протезной руки, возвращается, ложится на траву, откидывает в сторону руку, кажется, правую, курит:

— Эх вы, аквавитное братство. Жаль мне вас: ни любви в вас нет, ни злого устремления.

Доцент, саркастически:

— Себя пожалейте.

Бродяга, спокойно:

— Себя мне жалеть без резона. Я уж с обратной стороны за жизнью доглядываю. Без сожаленья, без участья. Смотрю, угадываю, чем это может закончиться?

Е.И.:

— И чем же?

Бродяга:

— А ничем. В наших своясях все возможно и ничего не происходит. Воздуху не хватает. Только натужимся, напружимся, напряжемся и все уходит — пардоньте — в это самое...

Доцент, задумчиво:

— А народ, между тем, живет, хлебушко жует и думать не думает согласно сгрудиться вокруг...

Е.И., наполняя стакан:

— Не трогайте мой народ!

Доцент, мирно;

— Не тронем, не трепещи, а то поперхнешься. Нет, мужики, у нас что-то не получается разговору. Давайте сначала.

Е.И. допивает из стакана и облизывает изнутри языком:

— Братцы, мы не с того конца начинаем. Давайте распределим роли. В любом трилоге важно роль свою выучить. Нас здесь собралось три поколения. Старшее — я указываю на бродягу — это будет сэнсей. Среднее — я указываю на доцента — и полусреднее — я указываю на себя. Мы собрались, чтобы в дружеском общении выяснить для себя и объявить урби эт орби, что мы думаем по этому поводу. Ставлю первый вопрос: что есть бессмертие?

Бродяга, лениво, не поднимая головы, выплевывает папиросу:

— Какая пошлость! Протестую! Этот вопрос, обращенный ко мне, звучит оскорбительно. Доцент, скажите ему, чтоб не заносился.

Доцент:

— Егор, не заносись.

Е.И.:

— Господа, послушайте, ведь если не о бессмертии, тогда и говорить более не о чем!

Бродяга:

— Коммуникативность только в относительном. Бессмертие безотносительно, эрго, оно некоммуникативно. Все. Цепи. Сэнсей дикси.

Доцент:

— Ну что, корень, ловко он тебя? Пробуй еще.

Е.И.:

— Тогда давайте потолкуем о тайне бытия. Чур я первый!

Сэнсей:

— Врешь, недоумок патлатый, в тайне бытия нет тайны. Тайну бытия измыслили люди, чтобы друг другу казаться умнее и глубже. Сам по себе исходил я дороги и тропы, людского безумья глубины самолично измерил, измерив же, убедился, что все они довольно мелки, все на свете есть следствие химии и электричества, то бишь движения и сопряжения элементов и электронов, а также вся экономика и пищевая промышленность.

Е.И.:

— Нет, не правы вы, сэнсей многомудрый. В каждом из нас наша тайна спит беспробудно, если ж проснется, то станет весьма безрассудна и может наломать столько дров, что щепки полетят.

Доцент:

— Летящие щепки — коэффициент бесполезного действия.

Сэнсей:

— Вашу тираду оставим мы без вниманья, ибо вы дао себе еще избрали, если б вы знали по сути, о если б вы знали, что вашей тайной давно владеют другие!

Доцент:

— Нет, вы меня не стращайте, молю, не стращайте. С детства меня застращали взрослые люди, так застращали, что мне уж не ойкнуть не пискнуть, хоть и считают меня студенты махатмой-гуру, но, застращенный, не выдам я тайн бытия.