Игорь Адамацкий - Апокалипсис на кларнете

Белый: небо, облака, снег, стена, рубашка, лицо, белки глаз.

Зеленый: небо, облака, снег, стена, рубашка, лицо, белки глаз.

Красный: небо, облака, снег, стена, рубашка, лицо, белки глаз.

Миллионы лет: дни и ночи Брахмы, века, эры, столетия, тысячелетия, эпохи, периоды — солнце уплывает на запад. Безостановочно, неумолимо — равнодушно.

Егор перекатился на спину, всмотрелся — сердце дрогнуло жалостью: гонимое ветром, как пенная кровь, красно-белое облако тщилось слиться с зеленью сумеречных небес.

Махатма гуру, укладывая посуду в гиперсумку, напевал в голос:

— Третий тайм мы уже проиграли, и должны нам сегодня сказать.

Сэнсей, без рубашки, прилаживал к левой верхней части груди черно-лаковый полистироловый протез — ладонь и пальцы черные: для однорукого негра.

Сэнсей ворчит:

— Черный — неприродный. Вне цветовой триады русского сознания.

Махатма гуру:

— Земля? Деготь? Пепелище? Сажа?

Сэнсей:

— Радуга, коричневый, серый, радуга.

Егор:

— Господа, я устал от наших когнитивных игр. Давайте спустимся на аффективно-эмотивный уровень. Именно на нем рефлективно-поисковая компонента нашего сознания в ситуативно-вариативной среде может совместить базальные и надстроечные модели реальности.

Сэнсей; надевая рубашку; засовывая полы в брюки:

— Вопрос: что держать по ветру, — флаг или нос?

Махатма гуру, протягивая Егору сумку и обращаясь к сэнсею:

— Коллега, разве этично бросать камни размером с огород? Вы же оставляете меня нищим!

Сэнсей:

— Зато сраму не имати. Сэр, предъявите вашу структуру.

Егор, забрасывая сумку на плечо:

— Господа, я предлагаю: пока вы пикируетесь по пути на железнодорожную станцию, позвольте мне исполнять роль хора. Иными словами, я стану резюмировать ваши диспозиции, а? Давайте так?

Сэнсей:

— Угум. Ты не пальцем делан, не луком шит. Валяй. Резюмируй.

Махатма:

— Сьильвуплей. Я полагаю, в сегодняшнем разговоре мы подошли к стене. Тупику. И если мы обладаем интеллектуальной честностью, то должны либо вырваться за пределы обыденного, и тогда нас ищи-свищи, или признать собственное поражение...

Егор:

— Статистическое накопление действий не непременно приводит к поступку.

Махат:

— Разумеется, — и я, повидимому, должен воплотиться в принцип Эшби, и как управляющая собой система провести оценку собственной эволюции. Если мы рассмотрим сферу имманентной структуры меня, то есть, систему ценностей модели установки на деятельность, то следует признать, что я достиг вполне определенной и позитивно насыщенной зрелости развития, а именно: я — автор трех монографий, сорока восьми статей, четырнадцати предисловий, семи послесловий, двенадцати комментариев, пяти поименных словарей, пятидесяти шести дефиниционных примечаний, одного телеинтервью...

Сэнс:

— Это убедительно на имманентном уровне, а раципиентуально?

Его:

— Осознание человеком своей собственной структуры есть конструктивный концептуализм.

Мах:

— Реципиентуально: за достигнутый мною научный уровень исследования законов общественного развития я удостоен ученой степени доктора наук.

Е.:

— Личность — совмещение теории и практики человека.

С.:

— А критическая точка разрыва сфер эволюций: имманентной и рефлективной?

М.:

— Вы правы, коллега, именно в этой точке, когда гипертрофированы отдельные элементы системы, возникает потребность самоописания, потребность создания модели самого себя. Практически это означает — встань в полный рост перед собственной совестью...

— Совесть — интроспекция личности.

— И суд последний и правый вручаю Божьей воле...

— Бог — метаструктура человека.

— И если суждено быть чуду...

— Чудо бывает двух видов: рукотворное и болезнетворное. Первое делаешь ты, второе происходит с тобой.

— В партизанскую щель видна горняя красота былых могил.

— Нездешняя музыка с горних высот заглушает тутошний гул.

— Печаль на печали не чает печати отчаяния.

— Деревья зеленеют, а гуманоиды гниют на корню.

— Поэты блаженствуют, а интеллигенты остаются.

— Все они льют масло на чужие кофейные мельницы.

— Неофашисты поднимают головы, а неолибералы руки.

— Осадок инфляции выпадает в душах.

— Религиозное возрождение на востоке — икотой на западе.

— Наркотическая вялость обжирается рефлексией социума — искусством.

— Реализм умирает от истощения.

— Эстетическая мастурбация втекает в духовную импотенцию.

— Правительства тучнеют, а народы приплясывают.

— Черное шьется белыми нитками, а белое кроется благим матом.

— На идеологической помойке страх насилует свободу.

— Доброхоты визжат.

— Европа задумчиво сползает к пропасти.

— Тупое недоумение надежды обращает тусклый взор на рельсы.

— Два больных паровоза бодро бегут рядом.

— Один в царство разума, другой в процветающее общество.

— Сумасшедший стрелочник выходит на промысел.

— Его встречают два хора.

— Неверующих во что-либо и верующих в ничто.

— Наземная музыка кастаньет: в стволы входят пули.

— Их крепкие головы знают то, чего не знает никто.

— Цель.

Досточтимый Егор Иванович. Перво-наперво доложусь про житейское, а затем поговорим о духовном и возвышенном. Наш николин исток работает исправно и поднимает настроение дважды в день. Кудырин приспособил кран и назвал “евстафиева труба”. Мужики, бывает, собираются допреж звона и ждут, маются. Это именуется “маевка”. И установлюсь, что до звона всякий приходящий рассказывает историю, то страшную, то смешливую. Страшные байки чаще случаются в первую половину недели — до среды, а которые со смехом — в остальные дни недели. Правда, последние дни мужики приумолкли, потому как исчезла из деревни та девица, которая оказалась с беспорочным зачатием. Так-таки взяла и пропала, будто корова языком. И как поется в народной присказке, ищет милиция, ищет народ, где этта дева теперя живет. А бабы наши и вовсе приуныли. А всего-то и было, что пошла девушка по грибы в ближний лесок, да и не возвернулась. Мы уж на маевке и так и сяк рядили и порешили, что не иначе ее леший увел. Кудырин, мой соподвижник и балабол, божится, нехристь, что будто бы православие приходит в умаление и запустение, оттого и лешие стали чаще выходить без боязни и опаски. Ему верить нелепо, ибо книг не читает да и буквам, вероятно, не обучен или забыл, а все больше своим одумом про все рассуждает. По моей склонности к цифре, которая прямо поразительно живуча во мне, как оспины на морде Кудырина, я подсчитал, что православие не может прийти в больший упадок, чем это позволяет статистика, а статистика, которая все знает да не всякому скажет, утверждает, что население любой страны в одну треть — верующие. Хотя многие в этом не признаются ни себе, ни соседям; Но это, слава тебе, никак не отражается на народном хозяйстве и благости. В нашу деревню грозят провести какую-то реку прямо с севера и в южные районы, где воды вовсе выпадают по стакану в день зубы почистить. Евстафий уж подбивает мужиков на той реке строить плотину и рыбу удить, поскольку в нашей, малохольной речонке ни хрена не водится. Только никак не можем решить, что предпринять, когда по той воде приплывут с севера медведи. Бить-то их нельзя. Белые медведи вместе с черными лебедями занесены в красную книгу. А Кудырин, упырь фиксатый, гогочет: мы, дескать, красных книг не читамши, так и могем делать, что хочим. А мужики ему: вместо чтоб языком попусту чесать, начал бы к зиме в лесу возле “евстафиевой трубы” печь класть. А я, как рисовальщик, наладился создать проект беседки вокруг печи. В стиле рококо или барокко, мы еще не решили. Это все наши будничные дела. А больше нас беспокоит история с девицей. И мужики просят: отпиши ты своему корреспонденту, пусть выяснит вопрос. Так что, многоуважаемый Егор Иванович, вы уж посмотрите по литературе, какую найдете, что и как в прежние времена темные происходило с беспорочными зачатиями. А то мы себе покоя не находим. Сначала сомневались, гадали, кто из местных мог согрешить невзначай. Всех разочли и не обнаружили. А тут соседний с девицей мужик вспомнил, что будто бы видел, как возле ее дома вертелся белый голубь с голубым пером. И будто бы у голубя весь клювик волосатый. Тем более в Вашем незабвенном романе, который я редко, но о наслаждением переписываю, как раз упоминается подобное происшествие, но не сказано, чем это туманное дело разрешилось. Поскольку роман Вы списывали с нашей дурацкой, но вполне фантастической жизни. И еще лучше, если Вы соберетесь да как нагрянете в наши благословенные места. Нас здесь семеро мужиков — восемь боеголовок, поскольку у Кудырина — две. Вы почитали бы нам свой роман. Приезжайте, дорогой Егор Иванович. К тому же некоторые слова у Вас обозначены неразборчиво и я, признаюсь, либо вынужден делать пропуски-лакуны, по-научному, либо вписывать отсебятину с кудыринской подсказкой. А это получается с матерным уклоном. Теперь о духовном. Позвольте с Вами не согласиться. Дух бывает либо святый либо тлетворный. Меж ними в человеке всегдашняя борьба — который пересилит. Если в человеке ничего возвышенного нет и не ожидается, то он обращается в тло. Если же человек в борении тщится возвыситься над прахом нашей практической рутины, то в человеке постепенно развивается душа, хотя ему это иногда обходится боком. Прочитайте мое рассуждение о бессмертии. Не удивляйтесь, если иногда заметите некую разницу в моих письмах и фрагментах из книги жизни. Вообще я использую три стиля: разговорный, литературный и эпистолярный. Поскольку я в беседах убеждаю, в литературе намекаю, в письмах выражаюсь прямо. Так что простите мое либеральство, но о душе вы знаете мало, так как душа вырастает из земли. Вы же обитаете в городе. Вот и сообразите, что может вырасти из асфальта. Засим кланяюсь и благодарю.