Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Можно? — вежливо спросил Пономарев. — Я не помешаю вашим размышлениям?

— Садитесь, — указал Булатов на стул красивым, отработанным движением ладони. — Чаю? Сигарету? Исповедь?

— Вы ироничны, это благоприятный признак, — облегченно произнес Пономарев, усаживаясь на другой столик, ломберный, из театрального реквизита. — Я зашел мимоходом... знаете, иногда тоска по общению становится невыносимой... хочется поделиться с кем-нибудь...

— М-м-м, — пробурчал Булатов, поднимаясь налить гостю стакан чаю. — Люди с удовольствием делятся рассказами о болезнях и всякой гадости. Однако если б вы пришли поделиться со мной выигрышем по лотерейному билету, я бы вам не поверил. Берите сахар, он пахнет бензином. И сигареты пахнут бензином.

— А бензин почему-то пахнет мылом, — покорно согласился Пономарев, опустив в стакан кусочек сахара и наклоняясь посмотреть, когда на поверхность всплывет масляное пятно.

— Хитрец вы, Виктор Петрович, — проговорил Булатов, шевельнув левым усом и откидываясь на спинку стула. — Для вас философия — как ловушка для хоккейного голкипера, вы так и норовите в ловушку вашей философии словить любое слово собеседника.

— Там ему и место, — спокойно признал Пономарев, удовлетворенный всплывшим масляным пятном в стакане чая. — Чтоб слова без дела по свету не шастали, людей не смущали. Философия, впрочем, не так страшна, как думают неграмотные. Философия — это просто рассуждения о добре и зле...

— Какой-то вы сегодня не такой, Виктор Петрович, — сказал, вглядевшись сквозь большие очки, Булатов.

«А ведь он похож на крысу, умную, добрую, беззащитную крысу, которая и крысой-то стала случайно, по недоразумению».

— Даже и не знаю, что вам и ответить, — смутился Пономарев. — Дело в том, что наш общий друг Бонтецки пишет роман «Провинциалы» — о нашем клубе, о нашем театре, о наших переживаниях, в общем, что-то такое. И в этом романе он отвел мне странную роль, и я не знаю, собственно, как мне вести себя. То так попробую, то эдак, а всё не вытанцовывается. Грустно всё это, неудобно, не по фигуре... но я не за этим пришел к вам, не жаловаться, но пообщаться, иными словами, сподобиться творческого духа и остаточного горения. Пришли мне в голову некоторые мысли намедни ночью, когда бессонница меня томила, хотел бы поделиться.

— Делиться мыслями опасно и неразумно.

— Отчего же? — удивился Пономарев.

— Сами потом узнаете, когда обретете мудрость жить среди реальных людей, а не только в романе вашего приятеля.

— Все равно. Так мне пришло, что жизнь — это театр.

— Весьма свежая и оригинальная мысль! — расхохотался Булатов. — Где вы, извините, её подобрали, если не секрет?

— Зачем подбирать? — обиделся Пономарев. — Я сам до этого додумался. Вы, пожалуйста, не принимайте меня иронически. Я — персонаж, мне нет выхода в реальное время. Поэтому вам следует воспринимать меня как мысль, как образ, как символ.

— Позвольте! позвольте! — запротестовал Булатов. — А что мне прикажете делать? Я-то реальное лицо, живой человек и ко всем вашим с Бонтецки выдумкам не собираюсь иметь касательства.

— Как сказать... как сказать, — задумчиво произнес Пономарев и с удовольствием, сдув масляное пятно, глотнул чаю. — Хороший чаек, дешевенький, за тридцать копеечек...

— Позвольте! — продолжал, взволновавшись, Булатов, и в его темно-зеленых глазах заблистало беспокойство. — Что вы мне башку морочите? Вы что утверждаете, что я — нечто такое? — он выразительно и узорчато пальцами показал что-то возле своей коротко стриженной головы.

— Вы правы, Дмитрий Платонович, действительно, бензином пахнет... Так я про то, что всё на свете — это театр, то есть фикция. И ваш театр — тоже театр и тоже фикция.

— Ну! — выдохнул Булатов. — Сейчас вы начнете меня дурить вашими мифами, архетипами, ритуалами и прочими метатекстами.

— Зачем? — продолжал прихлебывать Пономарев. — Метатекстами вы сами себя удачно дурите. А я — по-простому, по-провинциальному... Я уверен, что всякая марионетка, которую дергают за веревочки, чтобы рот открывала и руками-ногами двигала, всякая марионетка убеждена в свободе своей воли. Разве не так?

— В последнее время, Виктор Петрович, я как-то не исповедовал марионеток и не берусь утверждать...

— Возможно, не исповедовали, — согласился Пономарев, поставил стакан, взял из пачки на столе сигарету, понюхал. — Вы правы, пахнет бензином, но другой марки, хуже прежней. Вот жулики, не могли хорошим бензином сигареты ароматизировать... Всё воруют, воруют, когда это кончится? Так что, Дмитрий Платонович, давайте поговорим откровенно. Как марионетка с марионеткой. Вы под каким псевдонимом марионетствуете?

— Н-да-а, — растопорщил усы Булатов, — мы с вами слегка побеседуем, а затем, взявшись за руки, в психушку...

— Там всё то же, — пыхнул дымом Пономарев. — Те же марионетки, которым нет выхода в реальность. И то же желание правдоподобия, во что бы то ни стало. Всё как у людей, но интереснее. Уж мне-то, ученому этнопатологу, это вот как известно, — он хотел провести ладонью по горлу, но передумал и похлопал себя по затылку. — Всё ваше марионетство вот у меня где.

— Я же не виноват?! — растерянно хохотнул Булатов.

— Все виноваты, каждый по-своему. Отвратительный табак. — Пономарев с отвращением вдавил окурок в блюдце. — Так что будем с вами делать, милейший Дмитрий Платонович, а? По-прежнему станем марионетствовать или, наконец, будем вести себя, как подобает настоящему персонажу романа? Вы ведь режиссер, да?

— Да, я режиссер, — с гордостью сказал Булатов. — Это то же, что и литератор, только гораздо сложнее и безответнее.

— Ну-ну, — одобрил Пономарев и воззрился светлыми своими глазами в темные зрачки Булатова. — Тем более. Как режиссер вы должны понимать, что в вас, как в герое романа, есть существенные проколы...

— Интересно...

— Поскольку вы существуете только в романной реальности...

— Протестую! — с жаром перебил Булатов.

— Не смешите, Дмитрий Платонович, — вяло поморщился Пономарев. — Кого в наши закодированные времена волнует актуальная реальность? Всё это пыль... прах под сапогами истории. Только романная реальность имеет право на ограниченную вечность... Вы посмотрите, что получается? Вы в романе играете роль персонажа, который, будучи режиссером театра в нашем клубе, должен создать некий закодированный текст, который может быть в отдаленном будущем — напоминаю, в романном бытии — выйдет на реальный контакт со зрителем или читателем. Улавливаете? Умница... Так вот, поскольку более сложные структуры могут породить только менее сложные структуры, вам следует всего себя — от внешности до поведения — закодировать трижды. И так же, кстати, следует поступить всякому персонажу автора...