Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Да, да, я тоже слышала о них, — задумчиво проговорила Сюзи, провожая глазами колонну демонстрантов.

— Пойдемте с нами! — крикнула из толпы какая-то женщина и помахала рукой.

— Мы сами по себе! — громко ответил ей Иван.

— Берегитесь! — снова крикнула та же женщина. — Если человек не занимается политикой, то политика начинает им заниматься!

Иван и Сюзи одновременно рассмеялись.

Мансарда затаенно и высокомерно блюла свою роскошь. Пять больших покатых окон на одну сторону являли театрально редкостный вид на ржавые крыши старого города, обласканные солнцами и оплаканные дождями, разномастные, в заплатах, как нищее платье утратившего благородство аристократа.

Вещи, жившие в мансарде, тоже оказались неожиданными и бросались в глаза, застенчивые, как нераскрытая красота, и радующие даже беглый взгляд ценителя. Каретные часы на пузатом темно-вишневом комоде с облупившимся красным лаком. Серебряные щипчики с длинными рукоятками рядом с часами, щипчики для снятия нагара со свечей. Малый судовой колокол с вензелями какого-то императорского галеона, но без языка. Части деревянного ткацкого станка. Бронзовые часы с голым циферблатом без стрелок, — готика цифр как спящие насекомые, настораживала. Две бархатные танкетки для сидения гостям, — бархат с проплешинами.. Металлическая кровать с высокими спинками и дутыми металлическими украшениями, никель местами осыпался, обнажив желтизну бронзы. Большой темный письменный стол с зеленым сукном, на середине то ли протертым, то ли изгрызанным молью. Тот самый телескоп на длинной треноге и с кожаными колпачками на концах смотровой трубы. В углу у крайнего окна — как дворовая прислуга в барской гостиной — двухконфорочная газовая плита. Рядом и выше — полки с посудой. Эти и другие вещи, связанные давней катастрофой утраты основы и теперь не связанные ничем, кроме горькой радости временного спасения, сами не обладали логикой избавления...

Иван, переступив порог, поискал взглядом распятие или икону или — ныне модный — портрет императора и, не отыскав ничего подходящего, перекрестился на портрет седого бородатого царского генерала над комодом.

— Это кто? — кивнул он на портрет, то ли разглядывая, то ли узнавая. — Родственник или кто?

— Наверное, чей-то родственник. Но не мой. У меня нет ни родственников, ни предков. Этот портрет всегда был здесь. Еще когда моя бабушка была жива и когда брата еще не убили.

— Кто убил?

— Они, — тихо, с удовольствием рассмеялась Сюзи. — Они убили его. Он, конечно, еще живет среди них, но они убили в нем человека тонкого, доброго, возвышенного. Они во всех людях убивают людей. Они и во мне хотели убить человека, но я убежала от них сюда, и здесь жила, а потом перешла в другое место.

Сюзи ходила за спиной Ивана, сидевшего за столом лицом к окну, и говорила каким-то тихим тоном, беззапретным и истовым, как в последний раз, наблюдая, впрочем, не вызывают ли у Ивана беспокойство или дискомфорт ее слова.

— Сюда они не сунутся, ты можешь быть спокоен, они сюда испугаются сунуться, они боятся любого честного чувства, любой неложной мысли.... И когда я поняла, что ты хочешь призвать на помощь тех, других, я ужасно обрадовалась внутри себя, значит, еще не все безнадежно, еще можно что-то спасти, даже не жертвуя своей вечной жизнью...

— Как они убивают? — вскользь спросил Иван.

Она подошла, села рядом на бархатную танкетку, заглянула ему в лицо.

— Разве ты не знаешь про вирус Фрайберга? Ну да, это не удивительно. Все власть предержащие, чтобы оправдать свое тираническое бессилие, постарались сделать все возможное, чтобы это имя было забыто... Карл Иванович Фрайберг, петербургский химик, одновременно с химией проводил эксперименты с наследственностью, и в своей лаборатории еще в восьмидесятые годы прошлого века вывел «вирус гениальности» задолго до открытия ДНК. Ассистентом Фрайберга был юный социал-демократ, который — в видах политической борьбы и в тайне от учителя — вывел «вирус маразма», чтобы подорвать основы буржуазной культуры, которую считал главным препятствием на пути социалистической революции. Ему это удалось отчасти, но сам он погиб случайно при взрыве бомбы во время террористического акта... «Вирус маразма» в последующих событиях оказался в руках других людей... Так возникла российская социал-демократическая рабочая партия, ставшая затем партией большевиков. Совпали все условия популяционного идеологического взрыва, — безудержное распространение «вируса маразма», крах старой культуры и духовная импотенция эпохи...

Иван мрачно молчал, и Сюзи продолжала как по-писаному.

— Этот «вирус маразма», как и все живое, имеет вполне определенный запас жизненности, и сегодня можно наблюдать явное его угасание. Но в то же время этот вирус, как всякая эпидемия и пандемия, имеет некоторую инерцию движения во времени. К сожалению, сегодня уровень нашей ментальности оказался ниже предельного для выживания, и равновесие между вирусом маразма и вектором интеллекта в народе оказывается весьма неустойчивым. Мы все на краю гибели.... И если ты не врешь, и тебе удастся установить контакт с теми, другими, мы могли бы помочь общему спасению...

— Ладно, посмотрим, как получится, — мрачно резюмировал Иван. — А сама-то ты где станешь пребывать?

— У какой-нибудь старушки поселюсь, — туманно ответила Сюзи. — В городе много старушек, осколков прежней цивилизации, страдающих одиночеством и забытьем прошлого. Они всегда рады, если я живу по очереди неделю-две у некоторых...

— Ты что ж, одна на свете? — спросил он неласково и угрюмо, поскольку полагал одиночество одновременно грехом гордыни и наградой за величие души.

— Зачем одна? — отозвалась Сюзи с беспечной веселостью. — Одной в мире страшно, потеряешься. Я же говорила, есть у меня брат. Брат мой — враг мой, — она коротко рассмеялась. — И девка есть приблудная. — Сюзи помедлила, размышляя, надо ли откровенничать, и решительно закончила. — Девчонка одна, годов тринадцати. Сбежала из детского дома. Били ее там и старшие, и воспитатели, вот и сбежала. Я ее и приняла, теперь она самостоятельничает. А ее и не искал никто, ничья. Другое имя ей дала, документы смастерила, вот и живет со мной. У меня есть еще один запасной чердачок без адреса, там и обитаемся. Девка хорошая, ласковая, способная. Рисует хорошо, все больше духовное, непонятное...

— Женщине нельзя рисовать духовное, — строго усмехнулся Иван, — ее бесы под руку толкают.

— Это ничего, что бесы, — задумчиво сказала Сюзи, — Господь всех прощает, и этот грех ей проститься...

— У тебя что, образование? Говоришь слишком грамотно.

— У кого ж его нынче нет, вашего образования? Я, как все, ношу в себе некий образ, вот он и образовывает, — она слабо улыбнулась, тихо, по-вечернему, улыбка как ирония зимы вслед весеннему буйству.