Белла Улановская - Одинокое письмо

Первый рассказ Белки, который я прочла в машинописи, был про поросенка, которого купил школьник, сын богемной мамаши, для того чтобы в доме воцарился порядок, — ведь четвероногую тварь нужно регулярно кормить. Такой перевернутый конфликт поколений мне понравился. Потом, тоже в студенческие, прочла ее рассказ «Бери быка за рога», не вошедший в книги. По словам автора, основой сюжета послужила ее поездка в Переделкино к Юрию Казакову. Этого писателя она считала своим учителем. Помню пассаж о дождевых червях, перемещения которых наблюдает герой. Я сказала, что, поскольку действие происходит на темной улице, рассмотреть жизнь червей герой не может. Белка возразила — если герой стоит у тумбы с фонарем, он может видеть извивающихся в разрытой земле червей. Мы поспорили, и, хотя каждый остался при своем мнении. Белке понравился такой подход к ее прозе. Другие читатели, по ее словам, интересовались исключительно тем, как все было на самом деле. Разговор происходил в Тарту на одной из студенческих конференций. После конференции был устроен первый в нашей жизни студенческий бал-маскарад. Маскарадных костюмов у нас, естественно, не было. Белка закрутила из шарфа тюрбан, из-под которого выбивались черные кудри, нарисовала усы карандашом для подводки глаз и нацепила на ухо клипсу-кольцо. Я пожертвовала ажурными колготками, отрезанный фрагмент которых натянула на голову. Такой парочкой мы чинно прогуливались по залу. Потом Белка подошла к компании местных студенток, сидевших в ожидании кавалеров у стенки, сделала глубокий реверанс и громко пригласила одну из них на ночь. Девушка смутилась и сказала, что даже на маскараде не все позволено.

Вместе мы ездили и на первую нашу «взрослую» конференцию в Коломну, а потом в Москве сходили, правда днем, в любимый символистами ресторан «Метрополь», где ели куропаток с брусничным вареньем по вполне приемлемым для наших скудных средств ценам.

Белкиных родителей я знала мало. Несколько раз встречала только ее отца — преподавателя сельскохозяйственного техникума во Всеволожске. Он изготовлял изумительное домашнее вино из ягод и фруктов, питое нами в изрядных количествах. О дочке родители очень заботились. Когда она вышла замуж за поэта-студента Леву Васильева, родители купили молодоженам отдельную двухкомнатную квартиру в новом районе. Мы с мужем нередко приезжали к ним в гости. Жизнь протекала в одной комнате, другая так и не была освоена, но когда Лёня спросил, не хочет ли Белка перебраться в центр, она покачала головой и сказала: «Ну да, где еще такое будет». Кажется, в этой квартире Белка, опасаясь обыска, жгла фотокопию «Собачьего сердца». Фотобумага горела плохо, но дымила хорошо. Соседи подняли тревогу и чуть было не вызвали милицию, поскольку Белка отказалась открывать дверь.

В пору всеобщего дефицита Белке удавалось хорошо одеваться. В университет она ходила в модных тогда платьях из джерси, а в середине семидесятых носила кожаный ансамбль из юбки и жилетки цвета охры. В таком наряде она читала доклад о стихах капитана Лебядкина и обэриутах на одной из первых конференций в музее Достоевского, где работала еще до официального открытия музея. Когда Белка объявила о своем намерении уйти из музея, одна из моих приятельниц поинтересовалась, не собирается ли она эмигрировать. Белка отрицательно покачала головой, а потом сказала мне, что люди, к сожалению, мыслят стереотипами. До музея Белка работала в метростроевской газете, где подписывала свои корреспонденции именами персонажей из «Мелкого беса». Начальница была недовольна частой сменой псевдонимов и безуспешно советовала выбрать один постоянный.

Как-то в восьмидесятые годы мы встретились с Белкой в гостеприимной квартире искусствоведа Эры Коробовой, где проходил вечер стихов Лены Шварц. Расходились поздно, ехать за город Белке не хотелось, и я предложила ей ночлег. У меня дома Белка сразу же схватилась за альбом с фотографиями. Увидев на одном из фото изображение уже обитавшего в Америке Игоря Ефимова, Белка очень обрадовалась и стала рассказывать, как они познакомились на конференции писателей Северо-Запада. Белка любила наблюдать. Однажды она позвонила мне уже с Весельной и сообщила, что идет на залив смотреть, как бьются льдины. В компаниях, а встретить ее можно было во многих домах, она предпочитала молча слушать, напоминая этим Илью Авербаха.

Меня всегда поражала Белкина самодостаточность. Она одна ездила по России, и не по туристским маршрутам, а по охотничьим, с ружьем за плечами и собакой у ног. Охотилась не только на дичь, но и на тюленей, и при этом оставалась женственной и даже кокетливой. Белка могла увлечься самыми различными предметами. Как-то в начале девяностых мы пересеклись в вестибюле Дома культуры работников пищевой промышленности — «хлеблепешке» на улице Правды, где в то время часто проходили рок-концерты. Я стала рассказывать ей, какие группы слушала на рок-фестивале, а она все время перебивала меня репликой: «А “Авиа?”» — имея в виду соц-артовскую группу Антона Адасинского.

Белка умела радоваться чужой удаче. Звонила, чтобы сообщить о прочитанных в Интернете доброжелательных отзывах на мои книги. Бурно радовалась, когда Сережа Стратановский получил премию Бродского, что означало поездку в Италию. А на шестидесятилетие Сережи, отпразднованное в музее Достоевского, преподнесла ему, возможно, самый оригинальный подарок — ярко-оранжевую тыкву, олицетворяющую название его стихотворения.

Лет шесть назад в Резекне на Тыняновских чтениях зашел разговор о современной прозе, в котором участвовали Андрей Немзер, Роман Тименчик и Омри Ронен. Перечислялись в основном имена московских авторов — Пелевина, Слаповского, Улицкой. Неожиданно Омри назвал Белкину фамилию и похвалил ее книгу «Осенний поход лягушек», которую обнаружил в библиотеке своего университета. Вернувшись в Питер, я рассказала об этом Белке. Прошло время. Осенью 2004 года я встретилась с Белкой и ее мужем Володей Новоселовым на вечере питерских прозаиков в клубе «Платформа». Белка с гордостью показала сигнальный экземпляр своей новой книги, выходившей в Москве. Мы обсуждали, где лучше провести презентацию. А еще через месяц на конференции, посвященной Дмитрию Евгеньевичу Максимову, подарила мне книгу «Личная нескромность павлина» с более чем теплой надписью. Перед Новым годом в Питер приехал Омри Ронен. Я сообщила Белке его координаты, и она подарила книгу американскому ученому. Летом от встреченного в Петропавловской крепости американского слависта Вадима Ляпунова я узнала, что в журнале «Звезда» только что вышло эссе Омри под названием «Улановская», возможно, одно из самых проникновенных слов о ее творчестве, которое Белке довелось прочесть.