Белла Улановская - Одинокое письмо

Потом наступила тишина, и уже никто ее не видел. Женщины тщеславны. Какая женщина допустит, чтобы ее запомнили некрасивой, растрепанной, одетой в байковый больничный халат? Нет уж, благодарю покорно, с двуцветным полом в черно-белую плитку я останусь одна, и грохот каталки по бесконечному коридору, и стук разбитой ампулы о дно эмалированного таза — звуки, которые никому, даже любящим меня, не надо слышать.

Друзья, собравшиеся помянуть Беллу через несколько месяцев после ее смерти, рассказывали на этом вечере воспоминаний разные смешные истории — так принято. Некоторых заносило — не могли остановиться. Кто-то рассказывал про себя. Кому-то удалось поймать красивый образ. Так и сложили свои воспоминания на виртуальный могильный холмик — кто цветок, кто осеннее сморщенное яблочко, а кто-то гроздь рябины. Прилетят птицы и склюют.

Впрочем, все собравшиеся были люди симпатичные и бескорыстные — ну эти, в общем, помидорчики.

Белла не дожила до презентации новой книжки, маленькой и изящной, одно название чего стоит, «Личная нескромность павлина». Думаешь, про какого-нибудь самовлюбленного юношу, Павлина, или даже птицу. А там — про бунинских мужичков, которые «ощипали барских павлинов и пустили живыми гулять».

Главная героиня — конечно, Татьяна Левина. С тоталитарным детством и героической судьбой.

Остальные — городские, а больше сельские жители. Это — зарисовки с натуры. Их диалоги и монологи — из записной книжки писателя. Впрочем, очень живые.

«— И сделалась мне печаль — уйти от людей», — говорит героиня рассказа «День, когда упал “Челленджер”». Смотрит на клочок старой газеты, с фотографией разгона демонстрации в какой-то западной стране, и плачет. Я знала старушку, которая лежала в своей «хрущобе», забытая, с переломом шейки бедра, слушала радио и плакала, потому что ей было «жалко бедных басков».

Есть у Беллы персонажи прямо из романов Достоевского. Вот, например, «соседская девочка в малиновой кофте, поправляя грязный платок, жадно глядела на дорогие вещи». Или: «...кричала на балконе полуодетая женщина в накинутом на рубаху пальто...»

Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? — спросите вы.

А двадцать первый век. Но картинки-то из жизни. Героев Толстого вы на улицах Петербурга не встретите, а персонажи Федора Михайловича — пожалуйста! Тут они, среди нас. Вот Рогожин в галстуке от Армани выходит с букетом цветов из Кузнечного рынка, Настасья Филипповна бросает сверток с «зелеными» в камин в гостиной своего дома в коттеджном поселке, Соня Мармеладова в накидке из магазина сэконд-хенд...

Запоминающиеся персонажи Беллы часто и не говорят ничего.

Степенные алкоголики: Леша по прозвищу Камикадзе и лишенный водительских прав Гена, вот еще механизаторы широкого профиля. Я запомнила проводницу из рассказа «Сила топонимики»:

«Проводница покорно развернула красный флаг». Это — почти все, что про нее известно. Больше ничего и не надо: я ее хорошо вижу на подножке вагона.

Волков бояться — не читать прозы Беллы Улановской. Волки у нее, можно сказать, серьезные герои.

«Снова завыли!

Сначала гнусаво, потом громче, забирая все выше и выше. Заунывные голоса наполняли лощины, овраги, острова и поля, летели вдаль и переливались за холмы.

...И тут я набрала воздуху и прокричала громко и протяжно:

— Эй вы, падлы, заткнитесь! — крикнула и удивилась своему голосу — с какой силой его подхватило и понесло по великолепным просторам, и они разом замолчали...»

На вечере памяти кто-то сказал, что Белка была маленькая, хрупкая и беззащитная — ее хотелось защитить.

Потом уже, когда все выпивали, мы сидели с Володей, и он рассказывал, что, разбирая Белкины бумаги, нашел запись о том, как в поздней электричке она столкнулась с бытовым антисемитизмом, и что-то смело крикнула пригородной шпане, и, наверное, «удивилась своему голосу».

— А они говорят, «хотелось защитить», — как бы вроде и обиделся Володя.

Нужна ли была ей известность? Может быть, и нет. Читательское признание? Уверена, что да. Ведь это все вранье, что писатель пишет для себя. Писателю нужен читатель. Он и Белке был нужен. Только она как-то, мне кажется, читателя стеснялась, что ли?

И Царскосельскую премию ей получить было приятно. Там была такая компания: поэт Кривулин, драматург Володин, музыкант Курехин и режиссер Роман Виктюк. Белка принарядилась, накинула синюю шаль с кистями. Из всей компании только режиссер Роман Виктюк сейчас остался в живых. Белка ушла вслед за вышеупомянутыми. Из наших женщин — пожалуй, первая. Я ей завидую: никогда не будет маразматической старухой.

Ушла Белка, идет где-то там уже далеко, через заснеженное поле.

Мы ей вслед, как она этому солдату: «Эй, парень, не робей!»

Кажется, услышала: обернулась и улыбнулась нам «растерянной чудесной улыбкой».

Не стало Беллы Улановской. Так и хочется сказать — Беллы-Улыбки. Раннее лето 1994 года. Стоит Белла среди изобилия роз, гроздей сирени и душистого горошка на Хельсинкском цветочном рынке, в майке с надписью «Paltta-Baltto», в соломенной шляпе. А над головой, прорезая глубокую синеву воздуха, парят ослепительно белые чайки. Шляпа бросает тень на лицо, и хорошо видна лишь освещенная ярким солнцем складка застенчиво улыбающихся губ. Такую улыбку дарит тебе впервые заулыбавшийся всем своим существом младенец. Улыбнется и засмущается, весь уйдет в новую для него эмоцию: «Что это, мол, во мне такое вдруг зашевелилось?» Такой запомнилась мне Белла, запечатленная на фотографии в тот беспечный солнечный июньский день двенадцать лет назад.

Познакомились мы мимолетно, после встречи прибалтийских писателей и переводчиков, состоявшейся в начале лета в местечке Сиппола, в юго-восточной Финляндии. Познакомились и тут же прониклись тихой симпатией друг к другу. Юкка Маллинен, неутомимый импресарио, журналист и переводчик, привез из Сиппола поутру к завтраку в наш старый особняк под Хельсинки группу русских литераторов, приехавших в гости. Среди них были Белла Улановская и Виктор Кривулин. Я накрыла в сиреневой беседке «déjeuner sur l’herbe», гости расселись и стали угощаться кофе, карельскими пирожками и финскими хлебами, рассказывали, как проходила конференция, расслабились на припеке. У ног, в надежде на подачку, назойливо вертелась наша старая дворняга Шафа. Ее побаиваясь, молча, из-под упругих листьев буйно цветущего бадана за происходящим наблюдал Кеша, кот-новосел, кривулинский питомец, привезенный Витей из Питера и оказавшийся на самом деле страшно пугливой барышней-кисой.