Белла Улановская - Одинокое письмо

Так Улановская и сама отбрасывает какие-то неотъемлемые начала знакомых вещей, событий, сюжетов и вводит читателя в мир, ощутимый до осязательности и совершенно призрачный.

Несколько лет назад я нашел в университетской библиотеке на полке новых книг ее сборник «Осенний поход лягушек» и раскрыл его наугад. Бросилось в глаза это неслыханное, ни в какие ворота не лезущее имя, напечатанное на экономной, как в военное время, бумаге, «Куца Барадкая», и развернутое сравнение, такое яркое и с таким сюжетом, какого, верно, не сочиняли со времен Гоголя. Крысы, которых травят в коммунальной квартире, приносят хозяевам огромную «мостолыгу», а к контрольному, чисто сервированному на бумажных салфеточках угощению не притрагиваются. «Мы все поняли, мы уходим, прощайте! Так иногда на неладной свадьбе вдруг кто-то первый из гостей встает и говорит: “Пошли отсюда”, и все остальные встают молча и уходят, оставляя вино и закуски нетронутыми, и навсегда пропадают с глаз».

Ситуации и мотивы, настроения и подробности перебегают из описательных отступлений в звенья повествования, снуя из света в тень, с лицевой стороны в испод, сплетаясь в многозначительный узор не сразу уловимого общего сюжета книги. Хочется сказать «плетение словес», но из древних балканских дебрей «извития» авторский замысел выводит читателя в утреннюю четкость охотничьего журнала, девичьего дневника, военной хроники или азиатской казни.

В потрясающем «Путешествии в Кашгар», пародийном только в том смысле, в котором и «Слово о полку Игореве» пародирует неизвестные нам «трудные повести», Улановская опять расстраивает неладную свадьбу — в этот раз не ради сравнения, а в сюжетном эпизоде, который избрали бы «благонравные романисты наши», чтобы описать характер героини, новой Зои Космодемьянской, «Тани», «Тани Левиной».

«Весело устроить скандал на одной респектабельной свадьбе, как быстро незнакомый захудалый жених, танцуя с ней, начал прижимать ее к себе все крепче, они танцуют все медленнее, вот из комнаты уже почти все ушли, надоевший спутник, который привел ее сюда, не знает, что делать, вдруг он входит, зажигает верхний свет, отзывает жениха, выводит из комнаты. Гости столпились в коридоре, там на антресолях плачет некрасивая, опухшая невеста. Но жених берет нашу героиню за руку, ведет в комнату, обнимает, и они снова целуются посреди комнаты. Так всем и надо. За что-то она мстит, сама не знает, за что».

У Тани Левиной были в детстве большие неприятности в школе, она разыграла коллизию повести Кассиля «Черемыш, брат героя», наврала, что ее отец был писатель Гайдар, погибший за несколько лет до рождения ее — и всего первого «бэ».

«Это странный случай, и тут есть о чем подумать. Заменив собственную жизнь вычитанной, она вломилась прямо в художественную ткань, но чтобы как-то закрепить переход в эти шаткие области, пришлось обзавестись надежной отцовской рукой».

«Да как же язык у ней повернулся сказать такое при живых родителях! Так иные охотничьи собачонки, бросив своих верных хозяев, вдруг уходят с незнакомым гостем, почуяв в нем настоящего охотника».

Так идут герои в книгах и в истории — «по партитуре, напролом».

«Татьяна плохой товарищ и отрывается от коллектива».

«Тебя не арестуют, арестуют только твоих родителей», — утешает Левину соседка по парте.

Дед Космодемьянской, деревенский священник, был расстрелян красными односельчанами в 1918 году, семья сослана во время раскулачивания, но смогла приехать в Москву после ранней смерти отца. Это мы знаем теперь.

Улановская оправдывает взятую на себя задачу. Если ей, «хроникеру-самозванцу», не написать о Тане Левиной, то напишут такие биографы, как «мать Зои и Шуры». «Но только послушать, что они обычно плетут, — уши вянут».

«Путешествие в Кашгар» — не пародия, а антипародия.

Вот так надо писать о мученицах.

Я вспоминаю первую версию киносценария «Зоя», она была хороша, или это моя память лакирует ее. Там Космодемьянская отвечает в школе урок о крестьянине из деревни Домнино, и я замечаю звуковое сходство: Жанна д’Арк была родом из Домреми. «Предателя, мнили, во мне вы нашли, / Их нет и не будет на русской земли!»

О подвиге Шуры Чекалина я прочел, кажется, в учебнике «Родная речь»: «Он бросил во врагов гранату, но она не разорвалась». Мне шесть лет, я с отчаянием догадываюсь, что он, наверно, не выдернул чеку из гранаты. Чекалин.

Как обидно было думать в детстве о неудачах Чекалина и Космодемьянской, о предательствах и пытках.

Таня Левина мечтала о подвиге Зои — и повторила его как бы зеркально. Ее, советскую военную переводчицу, еврейку, влюбленную в древнюю китайскую культуру и пишущую стихотворение «Сижу дома в сезон приготовления вина», предаст, как и Зою Космодемьянскую, свой — во время карательной экспедиции против китайских партизан. Отряд ее утратит путь в зарослях. Она кинется в тростники, чтобы «спасти всех». Ее заманят в ловушку и повесят туземцы — в призрачном, но более реальном, чем мемориальная доска с золотыми буквами в полутемном вестибюле 193-й женской школы, мире войны с Китаем, начавшейся в одно прелестное воскресное мартовское утро семидесятых годов.

Это произойдет в страшном Кашгаре, о котором Улановская много знает и по рапорту приятеля Достоевского Чокана Валиханова, и по трудам Вавилова, исследовавшего странную флору края.

В 30-м номере «Нивы» за 1889 год можно прочесть заметку: «Из Кашгара сообщают. Здесь поставлен памятник на месте казни Адольфа Шлагинтвейта».

Шлагинтвейт был прославленный исследователь Азии, другом П. Семенова-Тян-Шанского, одним из пяти знаменитых братьев-путешественников родом из Мюнхена. Следы его потерялись в 1857 году. Подпоручик Валиханов, проникший в мятежный Кашгар и вернувшийся живым, привез сведения о гибели Шлагинтвейта. Тезка Валиханова, фанатичный ходжа Вали-хан-тюре, местный правитель, украсил великолепной головой ученого верхушку одной из тех верещагинских пирамид из людских черепов, которыми он любил разнообразить свои пустынные владения.

Кашгария вообще благодарное место для обожателей «другого». Я наткнулся у Пржевальского на такой отчет о тамошних народных обыкновениях. В 1870 году в городах Кашгарии вырезали иностранцев, потому что прошел слух, будто французские сестры милосердия, которые берут к себе на воспитание детей, выкалывают им глаза, чтобы получить жидкость для изготовления фотографий. Комментаторы Набокова могут сопоставить это сведение с комическим местом из «Дара»: «В Татцьен-лу по кривым и узким улицам бродили бритоголовые ламы, распространяя слух, что ловлю детей, дабы из глаз их варить зелье для утробы моего кодака».

Первопроходчик Шлагинтвейт проложил Тане Левиной путь по улицам Кашгара в «утро синьцзянской казни». «Жители Кашгара видели, как по улицам города вели на казнь высокого европейца со связанными руками и непокрытой головой. <...> Уйгурская жена Валиханова тоже видела белокурого френга, особенно ей запомнились его развевающиеся по ветру золотые волосы».