Белла Улановская - Одинокое письмо

Обе американские писательницы, и Оливер, и Диллард, в какой-то миг прозревают трансцендентальность явлений. Обе находят внутреннее равновесие своей пригвожденной к земле жизни в единении с природой (в частности — во встрече с пересмешниками). Схожий мотив встречаем у Беллы в повести «Альбиносы». В нем рассказчица описывает свой уход от «подозрений» и «торопливости» в «крепость» внутреннего взора и виденья «далей», как она называет свои трансцендентальные высоты, в которые она проникает сквозь окно:

«Все сразу прошло — как подошла к окну — здесь моя крепость, кроме того, во всей моей окрестности распространилось столько меня, что запас этот тотчас мне был возвращен, и мне снова есть что распространять. Как он верно здесь сохранялся» (70).

Для этих писательниц чудесные явления природы — источник эстетического наслаждения (подобно искусству); они питают творчество и становятся красотой в действии. Красота — это божественный дар, который дается нам независимо от того, заслуживаем мы этого или нет.

Диллард уверяет читателя, что внимание к сложности и богатству природы расширяет диапазон чувственного восприятия и помогает преодолеть рамки условностей, в которые человека неизменно стремятся заточить культура и цивилизация:

«У младенца, только что научившегося держать голову, прямой и открытый взгляд — он смотрит на мир в изумлении. У него нет ни малейшего представления о том, где он находится, но он собирается это скоро постичь. Вместо того через несколько лет он научится притворяться, примет самоуверенный вид скваттера, ощутившего, что он хозяин дома. Какая-то странная, выученная гордыня отделяет нас от наших изначальных целей, в которые входило изучить местность, ознакомиться с ландшафтом, разузнать по крайней мере где , если не почему, мы тут так загадочно оказались» (13–14).

Выход за поставленные рамки при общении с природой не просто дает нам испытать эстетическое наслаждение. Мы сильнее проникаем в суть подлинности, учимся распознавать все фальшивое и ложное. Мы готовы теперь говорить «да» или «нет».

Совсем иная дикая красота пространства служит источником вдохновения для третьего автора, чей голос сопоставим с лирическим голосом Беллы Улановской. Гораздо менее яркие, чем Кейп-Код у Мэри Оливер или долина Роуноуок у Анни Диллард, великие равнины от Канзаса до Айовы «пробуждают» рассказчика в романе «Гилеад» [34] Робинсон М . Гилеад. New York: Picador, 2006. пулицеровского лауреата 2004 года Мэрилин Робинсон. В письме старого пастора, мечтающего передать свои духовные полномочия сыну, Робинсон делится с читателем мудростью, дарованной тому, кто созерцает чудеса земного существования. Проповедник Джон Эймс духовно сливается с просторами Среднего Запада (точно так же, как рассказчица у Беллы — с заоконным пространством, «далями», в повести «Альбиносы» [35] «Час ночи. Пишу без света, сижу перед окном. За такую ночь — сколько сил накапливается, сколько уверенности. Глаз вмещает мерцающий между деревьями пруд, поля, лес, огни дальних деревень, мягкие синие холмы на горизонте, зеленеющее небо с розовым севером, жемчужные облачка. От долгого сидения дали впитываются, я насыщена, но оторваться не могу» (Альбиносы // Личная нескромность павлина. С. 75). ), он еще глубже вовлекается в чудо творения:

«Все утро сегодня я пытался думать о рае, но безуспешно. Я не понимаю, откуда вообще у меня эта уверенность, будто я могу представить себе рай. Я бы и этот мир не мог вообразить, если б мне не случилось в нем странствовать на протяжении восьми десятилетий. Люди рассказывают о том, каким удивительным кажется он детям, и тут они, конечно же, правы. Но дети верят, что, когда они вырастут, они этот мир поймут, а я слишком хорошо знаю, что это не так и не могло бы быть так, даже если бы кто-то подарил мне еще десяток подобных жизней. И невозможность понимания все явственней для меня с каждым днем. Каждое утро я, как Адам, проснувшийся в раю, изумляюсь умелости моих рук — старых рук, старых глаз, старого ума, очень ветхий я Адам и все равно не перестаю удивляться» (66).

Философ в кресле, проповедник со Среднего Запада в романе Робинсон после долгих размышлений приходит к незнанию и детскому трепету перед чудом творения.

Научиться удивляться всему в мире означает с уважением относиться к божественной сущности каждого человека. В согласии с этим принципом пастор Эймс завещает своему сыну приветствовать каждого человека на его пути как посланника Божьего:

«Это очень важно, и об этом я поведал многим людям, и этому меня учил мой отец, которого тому же учил его отец. Когда ты встречаешь человека, если ты еще общаешься с живыми людьми, то это так, как будто всякий раз тебе задается вопрос. Поэтому задумайся: чего Господь требует от тебя в этот миг, в этих обстоятельствах? Если ты столкнешься с оскорблением или враждебностью, то, конечно, первым твоим побуждением будет ответить тем же. Но стоит вместо этого заставить себя помыслить, что перед тобой не кто иной, как посланец Божий, что во встрече с ним содержится какой-то урок и польза для тебя, что тебе дали счастливую возможность показать силу веры и случай доказать, что ты в какой-то, пусть малой, степени соучаствуешь в благодати, спасшей тебя, — стоит подумать об этом — и станет ясно, что можно поступать не так, как, казалось бы, требуют от тебя обстоятельства. Ты волен действовать в согласии со своим внутренним светом. Не подчинись искушению возненавидеть или отвергнуть этого человека, скажи ты ему, что Господь послал его к тебе ради твоей же пользы (и его тоже), и он первым рассмеется. Но в том и заключается совершенство Божественного умысла, его сокрытость от глаз, что тот человек о них не ведает» (124).

Робинсон пытается сделать читателя открытым Божественному дару, который тайно присутствует в каждой встрече с бесценным Другим: в природе, в человеческих отношениях, в мифе о Филемоне и Бавкиде, в посещении богов. Все это служит напоминанием о том, что надо вглядываться в мир внутренним взором и давать возможность трансцендентальному опыту, будь то встреча с природой или с искусством, стать нашим провожатым в лабиринте добровольно принятых истолкований, пусть даже не всегда объективных и справедливых.

Беллина проза занимает место в пантеоне литературных произведений, по которым следует жить. Они нам дарованы теми искателями истины, которые отличались как уникальным мироощущением и умением различать божественное в повседневном, так и почтением перед предшественниками, которым удалось запечатлеть и поделиться с другими своим опытом. Беллины повести многое говорят о ней как о человеке и мыслителе и ведут нас к глубинному пониманию ее мира.