Белла Улановская - Одинокое письмо

И потом, когда я прочитала ее рассказ «Личная нескромность павлина», мои предположения подтвердились. Тот, кто читал этот рассказ, наверняка помнит эту удивительную историю о том, как Дуб-правдоискатель сошел в Дон. Она несколько лет спустя после этого события жила в селе Глотово (бунинские места) и, узнав от местных жителей об этом чуде, захотела все услышать от очевидцев и тут же отправилась на Дон. Там ей сказали: «Идите по берегу, найдете пастухов, которые впервые увидели это чудо, они и сейчас там пасут». И она разыскала их, когда они прогоняли свое стадо по берегу Дона.

И вот очередная Беллина поездка на Белое море, о которой я уже упоминала. Для нее очередная. Для меня первая. Белла изучила заранее весь маршрут, по которому мы будем двигаться. Он несколько отличался от того, которым она следовала первый раз, от «казаковского».

Путешествовали мы так. От Ленинграда до Архангельска на поезде; по Зимнему берегу пешком до деревни Куя; там сели на огромный двухпалубный пароход, который шел от Архангельска до Мезени, и плыли до деревни Майда.

Пароход бросает якорь напротив деревни, к нему летит на всех парах северная мотодора. Вместе с нами в нее садятся цыгане. Почти вся мотодора заполняется ими. Мы плывем к Майде. Потом сидим на бревнах. Ими, огромными, серебристыми, завален весь берег. Встаем и, взвалив рюкзак, идем в сторону деревни Койда. Мальчишки, узнав, куда мы держим путь, кричат нам вслед: «Майда — Койда — Сингапур».

Цыгане буквально растворились в воздухе. Их было несколько семей: дети и женщины. Мужчин не было: у них свои дела. И Белла по дороге рассказывает мне: «Ты видела у них мешки? Они бродят по тундре, находят стада оленей. Идут за ними, собирая шерсть в эти мешки, а потом везут ее на продажу. Вот это народ!»

Когда она успела все узнать? И сидели мы вроде в мотодоре рядом. Интересно, что же я делала, пока она вела расспросы? У Беллы, я уже говорила, была эта удивительная черта — ей все было интересно!

Сначала мы идем по мокрому песку. Но это тяжело. И мы забираемся по крутому берегу наверх. С одной стороны Белое море до горизонта, с другой — бескрайняя тундра. Идем целый день и не встречаем ни одного человека. К вечеру залетали над тундрой белые совы. Да еще вдруг тюленя заметили. Появилась его круглая морда над водой и скрылась. Мы кубарем покатились вниз, скинув рюкзаки. Белла посвистела. Голова опять появилась. Тюлень был молоденький и любопытный.

Но вот ближе к ночи показалась тоня. Уже 11 часов, но светло. Дверь закрыта — привязана веревкой к косяку. Отвязываем, входим. Мы так устали, что и есть неохота. Закрываем веревкой дверь изнутри.

Я сразу ложусь на деревянный топчан, накрываюсь курткой с головой и, пробормотав: «Если что, меня не буди», тут же засыпаю. Мне с Беллой никогда не страшно. А ей со мной? Просыпаюсь среди ночи и вижу, что она сидит у окна и смотрит на тундру. Перед нею ее заветная тетрадь. Утром заглянула в ее записи: тетрадь осталась открытой. И первая строчка этой ночи: «Танька, как всегда, спит».

Утром мы обнаружили, что на тоне две огромные бочки, полные рыбы. Одна — красной, семгой. Как я уговаривала Беллу попробовать. Ну хоть кусочек, хоть самый маленький. Нет, нет и нет. «Сиди!» — это было ее любимое слово в минуту недовольства.

«Сиди» как-то однажды материализовалось. Она приехала ко мне в гости в Москву, где жила моя мать, и потащила за город. На этот раз к Григорию Соломоновичу Померанцу. Они были знакомы, и он пригласил ее в гости. Может быть, это было в Переделкине. Было лето, теплый август. Мы подошли к домику, где на веранде хозяева пили чай.

— О, вовремя! — сказала я. — Сейчас попьем чаю.

— Сиди! — был ответ.

— Где сидеть? — обиделась я.

— Вот здесь, за кустами, чтобы нас не было видно.

И мы уселись на теплую траву. И пока чай не был выпит и со стола не было убрано, мы так и сидели, тихо-тихо.

Вообще в Белле удивительным образом сочетались два качества: дерзость и застенчивость.

Вернемся на тоню. (Словарь ударений велит произносить тОня, но местные говорили «тонЯ».)

Там на столе были свечка, солонка с солью, спички, хлеб. Уходя, Белла вытащила банку консервов и оставила на столе. «Учись!» — сказала она мне.

После того как мы неделю прожили в Койде и Белла обошла все окрестности (я больше ловила рыбу с местными мальчишками), она узнала, что в дальнем лесу, в двух днях езды на моторке, есть кельи, в которых до сих пор живут потомки раскольников. Когда-то там было много келий, где «спасались от щепоти». Теперь остались только две. Как туда добраться? Она уже все разузнала. «Слушай, — сказала она мне. — Две баржи поплывут с почтой и посылками к сенокосным бригадам (а в посылках домашняя снедь, главным образом рыбники с семгой, пироги с черникой и морошкой). Плыть с остановками двое суток. В последней бригаде косит мужик из келий. Зовут Василием. С ним мы поплывем на моторке дальше. Плыть будем полдня. К себе он жить не позовет. Человек нелюдимый. Он нас высадит на берегу. И мы пойдем дальше одни. Около часа. Там встретим Александра Ивановича. Он косит на берегу для себя. С ним поплывем на лодке дальше. Он-то пригласит. Василий живет один, а Александр Иванович — с семьей: женой и маленьким сыном. Через неделю он поедет в Койду за сахаром, солью, папиросами, спичками, хлебом и довезет нас до последней бригады. Там нагрузят сено на баржу, и мы на этом сене поплывем назад. А все еще останутся косить.

Мне, как всегда, никуда ехать не хотелось. В Койде было так хорошо.

— А где было плохо? — сердилась Белла. — Ну где?

И мы поплыли. Это было одно из самых запомнившихся мне путешествий. Все было так, как сказали Белле местные жители. И вот мы уже в моторке с Василием, с тем, который «нелюдимый». Сидим на корме, он на носу. Рядом с ним ружье. Он невысокого роста, в огромной кепке, из-под которой торчит клок седых волос, с настороженным угрюмым взглядом. За всю дорогу сказал несколько слов. Нам очень не по себе. По берегу густой непроходимый лес. Куда он нас завезет? Что нас ждет? Сидим на корме притихшие. Смотрим назад, на воду. Он тоже на нас не глядит. Сидит вполоборота к нам. Но лодка идет лихо. Вдруг раздается ружейный выстрел. У обеих одна и та же мысль: «Все. Конец. Это он выстрелил в нас».

Мы даже запоздало пригибаемся. Поняв, что живы, смущены. За кормой трепыхается подстреленная утка. «Хватай ее», — командует Василий Белле: ее признал за старшую. Она наклоняется послушно над кормой, опускает руку в воду и хватает утку за крыло. «За горло давай», — учит Василий. Чувствую, что Белла в ужасе, но ослушаться не решается. Наконец ей удается справиться с уткой, она втаскивает ее в лодку и с каким-то отчаянием кидает ее Василию. Тот уже выключил мотор. Ловит, чертыхаясь, птицу. Мы опять поворачиваемся боком и смотрим назад. Утку нам жаль.