Белла Улановская - Одинокое письмо

К вечеру (ночь белая) Василий причаливает к берегу. Мы вылезаем. Он вытаскивает лодку на берег, снимает мотор и исчезает. Мы кричим ему вслед: «До свиданья, спасибо». Слышим, как уже в лесу он что-то ворчит в ответ.

О том, что нам идти по берегу, никуда не сворачивая, помним. Да и куда свернешь? Ровно через час видим разложенный на берегу костер. А около него сидит огромного роста человек. Василий был ростом невелик, а этот просто гигант. Мы даже останавливаемся в нерешительности: идти ли дальше? А куда нам деваться? Но ведь нам сказали: Александр Иванович позовет. У него семья, маленький сын. Так что хватит валять дурака. Решительно двигаемся вперед.

— С Василием приплыли? — не удивляясь, спрашивает он. Потом, за разговорами у них в доме, узнаем, что Александр Иванович уже ничему не удивляется. У него за спиной полная тяжелых испытаний жизнь. А тут-то и правда удивляться нечему: с кем же нам еще приплыть, как не с Василием? Шум-то моторки он слышал, ведь не глухой.

Ему лет 50. Он очень красив. На нем тулуп, теплая шапка-ушанка: хотя сейчас июль, но уже ночь, а потому комары. Кивает нам, чтобы садились у костра. Мы ужинаем: едим уху с хлебом. Потом идем за ним по тропинке в глубь леса. Вскоре стоим у небольшой лесной избушки. Он наклоняет голову, чтобы войти. Заходим. Натоплено.

— Ну ложитесь. Завтра рано вставать.

Мы оглядываем избу. Куда же ложиться? Здесь только один топчан. Почувствовав наше смятение, говорит: «Я на полу лягу». И как бы угадав, что мы боимся его, такого большого и красивого, довольно ухмыляется: «Ну устраивайтесь. Пойду покурю». Мы быстро забираемся на топчан, прижимаемся крепко друг к другу, боясь шевельнуться. Дрожим мелкой дрожью. Он возвращается где-то через полчаса. Входит тихо. Кидает на пол тулуп, ложится. Мы чувствуем, что ему тоже не спится. Все-таки под самое утро мы с Беллой заснули.

Плывем дальше на его лодке. Его мы уже не боимся. Он сидит на веслах лицом к нам, и мы любуемся его поразительной красотой и тем, как он легко гребет против течения. Когда плыли с Василием, так боялись, что ничего не видели вокруг. Да и потом эта лодка весельная, не моторка. А вокруг такая тишина, такой туман! И такой рассвет!

На берегу женщина. Она, видимо, вышла из леса, услыхав скрип весел.

— Кого везешь? — кричит она издалека.

— Гостей, — откликается он, не оборачиваясь.

— Гостей, это хорошо! — опять весело кричит она. Мы пристаем к берегу. Хозяйка протягивает нам поочередно каждой руку, чтобы помочь вылезти из лодки.

— Ну пошли, раз приехали. Заберем грибы и домой.

Идем по тропинке. Видим две корзины, полные белых грибов. Она поднимает их. «Нет, сегодня жарко». Ставит корзины на землю. Снимает почти новенькую плюшевую жакетку (такие тогда были модны в деревнях) и вешает ее на сук.

— Дождя не будет. Завтра заберу.

— Как, а если кто возьмет?

— Ну разве лиса захочет покрасоваться, — смеется она.

Вечером, когда ложились спать, хозяйка завесила оба окна занавесками. А у Беллы, конечно, вопрос: «А от кого завешиваете?» Ну и дурацкий вопрос, думаю я. В городе всегда на первом этаже окна завешивают. Но Белла знает, зачем спрашивает. Надеется про него услышать, про своего «тотемного зверя».

— Как от кого? — смеется хозяйка. — От волков.

Белла довольна ответом.

— А что, заглядывают?

— А то как же? Подойдет к окну, лапами о стенку обопрется и смотрит. Скучно ему в лесу-то. У нас поди веселее.

Так она, конечно, шутит. Волку в лесу не скучно. А вот их мальчонке скучно было. Отец на рыбалке, или на охоте (у них стояли две бочки с засоленными лебедями, одна — с белыми, другая (честное слово, правда) — с черными), или на покосе. Мать по хозяйству. А он целый день один. Ни друзей, ни братьев, ни сестер. Он первые дни прятался от нас. Мать ему отдельно поесть давала. И куда бы мы ни пошли, он крался за нами с самодельным деревянным ружьем. И когда мы внезапно оглядывались, чтобы застать его врасплох, слышали, как он, наверно, испытывая сладкий ужас, убегал. А потом опять его маленькая фигурка с направленным на нас ружьем неотступно следовала за нами.

Потом он привык к нам. В день нашего отъезда опять спрятался, но мать нашла его и заставила попрощаться. Он вышел к нам смущенный.

Мы спросили его, что бы ему прислать в подарок. Он хотел что-то сказать, но мать строго на него поглядела, и он ничего не попросил.

Интересно, что бы он хотел получить в подарок? Ведь у них не то что телевизора, даже радио не было. Впрочем, у отца, может, и был радиоприемник. Но при нас его не слушали. Не забывайте, хозяева — потомки раскольников.

Потом мы с Беллой собирали ему в Ленинграде посылку. Помню, что положили в нее детскую подзорную трубу, музыкальную дудочку, переводные картинки, калейдоскоп, цветные карандаши.

Осенью пришла ответная посылка. В ней была вяленая рыба. И лист в клеточку, на котором детскими печатными буквами было написано: «Спасибо».

Насколько я помню, это был теплоход «Шевченко», тогдашний флагман туристических маршрутов Северо-Западного речного пароходства. И это был его последний рейс в навигации 1965 года по только что открывшемуся новому маршруту Ленинград — Остров Валаам. Об острове, точнее о Валаамских островах, я знал только из книг, побывать там очень даже хотелось, матушка же работала тогда в том самом агентстве, где распределяли путевки, где им, работникам, разрешалось раз в год «пропутешествовать» по рекламируемым маршрутам. Матушка, разумеется, это свое право «подарила» мне. Речной вокзал еще не был построен, Смольная пристань, к которой я привык с детства, что она — главная, уже перестала быть главной для перевозок по Ладоге, по Свири, Онежскому озеру. Отплывали мы, таким образом, от временных причалов по Кутузовской набережной, рядом с Литейным мостом. Тогдашним теплоходам еще удавалось проплыть под городскими мостами. Место мне на теплоходе досталось неказистое, так что большую часть времени я предпочитал находиться на палубах не худшего по тем временам теплохода.