Белла Улановская - Одинокое письмо

И вот, в очередной раз путешествуя по палубам, вижу вдруг знакомое лицо, взирающее на проплывающие мимо окрестности. Белка? Да, это Белла! Такого подарка я не ожидал в своем ситуативно-одиночном плавании, когда путевки на поездку распределялись «по организациям» и, соответственно, на теплоходе существовали свои группы общения. Но Белка была одна, я решительно обозначил ей мое на этом теплоходе присутствие и, похоже, не огорчил ее своим неожиданным появлением. Знакомы-то мы были еще с первого курса филфака ЛГУ, а теперь наши пути-дороги слегка разошлись, т.е. я — студент опять II курса, но чешского отделения кафедры славянских языков, а она — уже III курса кафедры русской литературы. Она меня старше по условным, университетским, знаниям. Но у меня уже есть опыт двух лет археографических поездок на Север, что для Беллы — не звук пустой. С темы северных поездок и начинается наш «палубный разговор».

Она тоже съездила уже, после первого курса, в диалектологическую экспедицию, а теперь поехала на Север как бы «по своему маршруту», горда тем, что в первый раз сходила на охоту и стреляла из ружья. Меня тоже слушает внимательно, с неожиданными, однако, вопросами: «А что мужики? А что бабы говорят?» Мы на палубе теплохода нашли друг друга, нам не скучно. Вот над нами проплывают створы железнодорожного моста, вскоре появились огни Петрокрепости, по радиотрансляции теплохода сообщают, что справа видна крепость Орешек, но видна она весьма смутно, поскольку белые ночи давно позади, месяц октябрь, да и время — около полуночи. После вхождения в Ладожское озеро мы с Белкой прощаемся и расходимся по своим каютам.

А утром мы встречаемся уже на Валааме. На берегу. Впечатление сильное. Не забудьте, что это еще второй только («пробный») рейс на Валаам, здесь нет еще зримых следов туристического пребывания. Природа сурова и монументальна в своих нагромождениях валунов, скальных обрывах, кажущейся вековечности сосен вдоль берегов и мрачноватой приземистости огромных елей неподалеку. На одном из валунов, вблизи мостков от трапа теплохода на берег, сидит какой-то человек и активно жестикулирует. Экскурсия предполагает посещение двух ближних скитов и «взгляд» на остаточные монастырские постройки. А после обеда туристам предоставляется свободное время, чтобы самим осознать красоты явленного им природного чуда.

Экскурсия была как экскурсия: что-то рассказывалось об истории Валаамского монастыря и его скитов, что-то об уникальности и заповедности самих островов. Впечатления «намоленности места», однако, не возникало, сами постройки тоже не впечатляли своей архитектурой, зримо представительствовавшей от времени не старше второй половины XIX века. Мы с Беллой, кажется, рассчитывали на большие древности. Но... кончилась экскурсия, в конце которой были высказаны рекомендации погулять после обеда по окрестностям, не заходя, однако, в городской поселок (было тогда понятие «поселок городского типа» — ПГТ), чтобы не беспокоить его обитателей. Выслушав рекомендации, Белла заметно оживилась.

Дело в том, что о Валаамских островах в городе ходили разные слухи. Было известно, что на Валаам отправляли после войны самых изувеченных, самых «никаких» и что на одном из Валаамских островов была даже колония «прокаженных». Не берусь ни утверждать, ни опровергать, могу лишь повествовать о том, что сам видел. А то, что видел, было спровоцировано именно Белкой, сразу после обеда на теплоходе.

«Ну что? Пошли в поселок?» — первое, что она произнесла на берегу. Я как-то не был готов к столь решительному действию, пытался возражать, что и дороги не знаем. «Так он-то знает!» — сказала она и указала на все так же сидевшего на прибрежном валуне человека. Она подошла и заговорила с ним, после чего человек слез с камня, разговорился с нами на каком-то смешанном языке не вполне членораздельных слов и жестов, из чего следовало, что идти нам надо по дороге прямо, а потом повернуть налево. Мы поблагодарили его и пошли по указанной им довольно сносной дороге со следами былого мощения, где справа оставались леса, а слева неожиданно возникло болото, на дальнем конце которого стоял лось и объедал какое-то деревце.

Дорога не заняла много времени — и вот показались некоторые постройки «городского типа». Да, в северных деревнях все это выглядит иначе! Там хотя бы сами дома о себе заявляют — этакие бревенчатые громадины, которым никакая стихия не страшна. А здесь что-то полукирпичное, что-то вообще никакое, справа — некое условное «инвалидное здание», около которого греются на последнем осеннем солнышке те самые «обрубки» Великой Отечественной... Воздух дымится «матом» еще проживаемых великих битв. Рискуем зайти даже в магазин, где, разумеется, стоит очередь и где смотрят на нас весьма недоброжелательно, опасаясь, что и мы захотим вдруг что-то купить. Объяснение этому осознается позже, когда наш теплоход будет отчаливать от Валаама и те же, стоявшие в очереди, придут на берег проводить эту последнюю «связь» с «большой землей», поскольку город Сортавала, конечно, еще останется связующей ниточкой, но из Ленинграда этот теплоход — последний.

Возвращалась Белка из этого нашего незапланированного похода в большой задумчивости. Разговаривать ей как-то не хотелось. «Сидящему на камне» махнула приветственно рукой и решительно ушла в свою каюту. Возродилась она на палубе только к отплытию теплохода. Мы вместе с ней помахали нашему береговому знакомцу, потом разошлись, еще раз встретились на палубе уже к полуночи, и Белка сказала: «А я, наверно, об этом напишу...»

Преподаватель по-человечески и по-научному познает своих студентов не на лекциях и даже не на экзаменах, а в процессе систематической семинарской работы. Когда вопреки заслонам и увиливаниям партийного начальства и благодаря активным стараниям профессоров кафедры русской литературы я был осенью 1962 года зачислен доцентом Ленинградского университета, мне посчастливилось получить в нагрузку сразу два хороших предмета: просеминар по поэтике на втором курсе и спецсеминар по русской поэзии середины XIX века на старших курсах.

Просеминар был общий для всех, здесь в студенческой массе выделялись наиболее способные и жаждущие посвятить себя науке личности. Так, я сразу же заметил в одной группе А.В. Лаврова и С.С. Гречишкина, уже тогда тянувшихся к русской литературе Серебряного века. Но особенно привлекателен был, конечно, спецсеминар, в него добровольно записывались желающие заниматься дорогими для меня поэтами: Тютчевым, Некрасовым, Фетом, Ап. Григорьевым, Ап. Майковым, гр. А.К. Толстым... Записывались хорошо, ежегодно спецсеминар пополнялся новичками, доклады и обсуждения почти всегда были живые и интересные. На занятия приходили участники других спецсеминаров, постепенно образовывался талантливый круг, почти кружок, единомышленников (и, если можно так сказать, единочувственников). Мы не ограничивались университетскими занятиями, устраивали домашние «посиделки» у меня или у семинаристов. Радуюсь и горжусь, что из того круга вышли поэты В. Кривулин, С. Стратановский, Л. Васильев, Е. Игнатова, литературоведы и очеркисты Т. Никольская, М. Ильюшина (потом — Чернышева), В. Новоселов.