Белла Улановская - Одинокое письмо

В квартире кролик первые сутки жил в ванной, а на второй день я, ища у помойки выброшенные деревянные предметы, чтобы сделать загородку, обнаружил целую связку добротных паркетин (у кого-то остались лишние после ремонта?), и я этими паркетинами загородил все просветы между прутьями балкона, и кролик два месяца припеваючи жил на свежем воздухе. А в августе кролика на остаток лета попросила знакомая — она снимала дачу. И несколько недель кролик жил еще более припеваючи: у него был свой сарайчик, он свободно гулял по участку и даже, как собачонка, сопровождал нашу знакомую в прогулках по лесу. Но в конце сезона кролик, увы, исчез: то ли убежал сам, то ли его кто-то умыкнул. Так мы лишились памятного подарка...

Встречи с Беллой и Таней продолжались и по окончании ими университета. Однажды такие встречи состоялись даже в экзотической обстановке. На южной окраине Сухуми (по-абхазски и по дореволюционному русскому наименованию — без «и») у моей семьи, благодаря нашей тартуской жизни 1950-х годов, образовалась постоянная дачная «резиденция». Ученик и будущий коллега по кафедре В.И. Беззубов был родом из деревни Эстонка близ Сухума. Его то ли родственница, то ли соседка Надежда Юрьевна перебралась в Сухум и, подобно некоторым нахальным южанам, захватила в узкой полосе отчуждения между линией железной дороги и берегом Черного моря (полоса всего метров 20 шириной) изрядный по длине участок, выстроила там жилые помещения, вырастила прекрасный сад — и каждым летом заселяла все, что только можно, вплоть до наскоро сколоченных будок в три-четыре квадратных метра, столичными курортниками. И мы к ней пристрастились ездить. Удивлялись рассказам хозяйки о виртуозных способах общения с милицией и городскими властями: ведь в полосе отчуждения категорически запрещалось что-либо строить!

В одно лето и Белла с Таней посетили Сухум — достали путевки в какой-то студенческий лагерь. Мы заранее условились о встречах. Девушки побывали в нашей колоритной полосе, а один раз, прихватив еще свою дочку Таню, я свозил их в сказочно интересный ресторан «Эшеры». У дороги из Сухума в Сочи, в ущелье между двумя горами, прямо над журчащим ручьем, предприимчивые частники соорудили мостики и слегка зацементированные дорожки, оборудовали гроты-пятачки, где вместо столов находились выпиленные из громадных деревьев изрядные столешницы, а вместо стульев — пеньки. Подавали форель, только что выловленную из ручья и зажаренную минуту назад, хорошие грузинские вина, играла тихая музыка, под звуки которой молодой человек демонстрировал всей компании и всем присутствующим совершенно неправдоподобный трюк: он пританцовывал, постепенно перегибаясь всем телом назад в виде вопросительного знака — и, почти достигая перевернутым лицом пола (не касаясь его руками!), зажал губами и зубами край поставленного на пол стакана, доверху наполненного вином, и начал медленно подниматься; захваченный губами-зубами стакан постепенно наклонялся и трюкач отпивал вино; где-то около метра над полом голова и шея достигли горизонтального положения (лицом вверх, естественно), стакан же стал вверх дном почти вертикально, вино все выпито — и вдруг юноша быстро выпрямился, радостно схватив рукой пустой стакан, — и получил шквал восторженных аплодисментов.

На другой стороне магистральной дороги была выстроена уже не в ущелье, а на просторе кофейня, где, конечно, радовали прекрасным черным кофе, у здания же для заманивания публики был посажен на цепь молодой медведь. Мы подошли к мишке, поговорили с ним, Таня оказалась слишком близко к зверю... Вдруг он мгновенно обхватил передними лапами ее ноги и стал как бы страстно обнимать. Мы не были готовы к такому повороту. Первая мысль: со всей силой садануть медведя кулаком по голове, чтобы его ошарашить, — но кто знает, а если он не очумеет, а озвереет? Уговоры и попытки разжать объятия ни к чему не привели. Я попытался Таню как бы вынуть вверх из объятий — но мишка держал ее крепко. Не помню, участвовал ли в этом событии хозяин кофейни и медведя, но никто из присутствовавших местных ничего не мог сделать. Просто через какое-то время мишка вдруг разжал объятия, и мы поспешили Таню быстро отвести от него. Длилось это всего несколько минут, но сколько было душевного напряжения — и каково было Тане, которая, в общем-то, заглянула в ту пропасть, из которой не всегда возвращаются на свет божий. Возможно, несколько флегматичный характер Тани спас ее от чрезмерных психологических переживаний, и медицинская реабилитация, как сейчас принято говорить, не понадобилась, но, конечно, можно представить, сколько внутренних нервных потрясений пришлось ей и потом заглушать, когда в мозгу прокручивались, как кино, те эпизоды.

А Беллу с юных лет отличала повышенная эмоциональность (внешне сдерживаемая питерским воспитанием) и жажда активной деятельности и дороги. Своеобычно и несколько парадоксально эта жажда выливалась в тягу к уединенному бродяжничеству по лесам и полям — с ружьем (совсем не женский жанр; впрочем, есть и другие колоритные примеры: ведь страстной охотницей была императрица Елизавета Петровна). Почти одновременно, начиная с лингвистической и фольклорной практик в студенческие годы, Беллу тянуло к путешествиям в отдаленные антигородские, тихие уголки нашей страны: Беломорье, Карелию, глухие и далекие от цивилизации деревни средней России, где Беллу живо интересовало общение с рыбаками, крестьянами, симпатичными старушками. В душе у нее сидели гены репортера, очеркиста, писателя — потом они обильно проявились. Почти все свои походы Белла совершала не по заданию государственных организаций, а самостоятельно, ее облик репортера и очеркиста как-то не вяжется с командировками по заданию. Невозможно ее представить и на начальственной должности.

Однако Белле совсем не безразлично было, кто руководит ею и ее ближними. Приведу один уникальный пример, мало кому известный: как Белла энергично воевала за утверждение Н.Т. Ашимбаевой директором петербургского музея Ф.М. Достоевского. Мало ей было внутримузейных соратников, она для весомости решила обратиться за поддержкой ко мне, члену ученого совета музея. Но я тогда, в первой половине 1994 года, преподавал в американском университете штата Северная Каролина (город Чапел-Хилл). Белла позвонила моей жене Софье Александровне (дальше именую ее С.А.) с просьбой как-то добыть мой голос в защиту Наташи Ашимбаевой. С.А. без колебаний была уверена в моем «за», но проблема заключалась в контакте. Тогда еще не было мобильников, телефона в моей квартире не было (ненавистник домашних телефонов, я при въезде попросил отключить имевшийся аппарат), для уличных автоматов надо было копить большую кучу четвертаков (автоматы работают с 25-центовыми монетами), звонить в Россию с кафедрального телефона я не считал приличным чаще чем раз в месяц, а С.А. и номера-то кафедрального не знала. Так что связь со мной была очень затруднена. А ответ нужно было получить как можно скорее.