Борис Дышленко - Людмила

Не доходя до следующего угла, он остановился на трамвайной остановке, чтобы ехать в другую сторону. Не обязательно в обратную — это зависело от того, на каком трамвае он собирался ехать, но если в обратную, то было бы неприятно — это означало бы, что он заметил слежку и теперь пытается избавиться от меня. Я тоже остановился у трамвайной остановки, но у противоположной, через улицу и немного наискосок. От жары все попрятались, только двое загорелых длинноволосых парней топтались невдалеке. Для того, чтобы не стоять отдельно и не привлекать внимания, я попросил у них спички и, прикуривая от невидимого пламени, еще раз посмотрел на ту сторону улицы. Там, шагах в пятнадцати от незнакомца, была подворотня, и я рассчитывал скрыться в ней, чтобы не оказаться с ним один на один, если он пропустит первый трамвай. Пока я стоял в двух шагах от волосатых тинэйджеров, слушая их дурацкий разговор и исподволь наблюдая за незнакомцем.

— Везде порно пробило, а нам — отсос, — обиженно сказал один из юнцов.

— Не говори, — отозвался второй. — У Вовки-водяного в вытрезвителе три журнала отобрали и еще грозились на работу сообщить, а сами что, сожгут?

— Га-га-га-га! — оба заржали.

На той стороне остановился трамвай, и я быстро перебежал на ту сторону. Незнакомца уже не было на тротуаре, и я вслед за каким-то мальчишкой вскочил на подножку заднего вагона.

Плавно двинулись с места за окнами дома, и на поворотах то влево, то вправо проплывал русый затылок человека, за которым я следил, и мне показалось, что когда-то я уже видел этот русый затылок, и как будто не раз, и знакомой мне показалась его манера стоять, но тут же я подумал, что ведь сотни раз встречаешь на улицах этого города одних и тех же людей, и бывает, чья-нибудь внешность или походка привлечет твое внимание, а на следующий день встретишь и не узнаешь этого человека, вернее, узнаешь, но долго не можешь вспомнить, где ты мог его видеть. Бывает и так, что поздороваешься на улице с кем-нибудь, кто показался тебе знакомым — поздороваешься, а он тебе не ответит. А все потому, что ты слишком много смотришь по сторонам, и от этого в памяти оседает множество лишних, совершенно ненужных лиц: они постоянно присутствуют, мелькают в мозгу, кишмя кишат, сливаются в одну липкую массу, и когда пытаешься выделить в памяти кого-нибудь из толпы, тогда ужасаешься злостной бесформенности и неуловимости влияния и только при повторных встречах иногда припоминаешь образ так, как припоминаешь, услышав снова, уже когда-то слышанную мелодию, припомнишь и сразу опять забываешь, хотя каждый раз кажется, что теперь-то уж не забудешь. Нет, даже не так: не вспоминаешь, а как будто каждый раз слышишь ее заново, так что даже кажется, будто сам ее сочинил. Так и с людьми: встречаешь его и думаешь, что ты с ним знаком или хотя бы где-то видел, а на самом деле только что сочинил его где-то в прошлом, которое пытаешься вспомнить.

Вот так же внезапно встала слева по ходу трамвая классическая, но незнакомая, а может быть, и знакомая, небольшая стройная церковь. Кажется, видел ее или видел на фотокарточке или в какой-нибудь книжке, а может быть, и не видел, а видел похожую на нее, но эта церковь мне тоже что-то напомнила: там была теперь какая-то шарашка, и поэтому на ней не было креста.

Здесь трамвай делал кольцо, и мой незнакомец вышел и пошел от кольца вперед. Здесь я больше рисковал быть замеченным, так как эта узкая и не слишком длинная улица была почти пуста, только две-три фигуры мелькали впереди, да какая-то старуха сидела на совершенно провинциальной лавочке у стены. Я надеялся, что он не обернется: не многие имеют привычку оборачиваться на ходу — я, например, не имею. Конечно, если еще раньше он меня не отметил, не было бы ничего страшного и в том случае, если бы он обернулся и заметил меня — мало ли людей ходят в одну сторону, особенно, от кольца трамвая но все-таки было бы лучше лишний раз не попадаться ему на глаза. В этой улице от раскаленного добела булыжника было уже совсем невозможно дышать: чувствовалось, как жара поднимается снизу и обволакивает ноги и тело, и, высунув голову, хватаешь ртом воздух — черта с два — вдыхаешь какую-то горячую пустоту. Жарко. К тому же солнце слепит, и соленый пот застит глаза. Что за город! на какой бы улице ты не оказался, в каком бы направлении ни пошел — солнце светит прямо в глаза.

Но этот так и не обернулся и, дойдя до угла, перешел по диагонали широкий проспект. На проспекте было довольно людно, но не слишком, без толчеи, и я издали увидел, куда он направляется. Он взял немного правее противоположного угла, к трехэтажному дому с фактурной рустовкой, с карнизом по второму этажу, с наличниками вокруг окон — обычный дом второй половины прошлого века: он когда-то был выкрашен охрой, но краска от времени поистерлась, пропиталась уличной пылью — и дом золотился. С левого угла до недавних пор, видимо, помещалась овощная лавка, но вход в нее был заколочен, а окна замазаны мелом, там на одном из окон была пальцем прочерчена непонятная надпись ТНОМЕР; справа была парикмахерская, в том помещении тоже был ремонт, однако тени от сорванных букв ясно читались и там, и там. Посередине была парадная дверь, резная, неоднократно крашенная и облупившаяся до нижнего слоя. Рядом с дверью на золотистой стене темный след от какой-то таблички. Вдоль замазанных мелом витрин темноволосая женщина в ярко-красных брюках шагнула навстречу мужчине с рюкзаком за плечами, и девочка в клетчатом комбинезоне бросилась от него и, подпрыгнув, обхватила женщину тоненькими руками за шею и повисла на ней. Мой незнакомец прошел между ними и исчез в обшарпанной двери — и мужчина, сделав два шага к женщине, наклонился, чтобы что-то поднять. Дверь захлопнулась.

Я в нерешительности остановился перед дверью. Несколько секунд я стоял, не зная, что делать, потом взялся за ручку, потянул на себя дверь, еще секунду помедлил и вошел. И входя, я успел услышать, как наверху, кажется, во втором этаже, кажется, слева щелкнул ключ в замке. Я остановился у подножья широкой истертой лестницы — она двумя маршами поднималась к обширной, огражденной чугунными перилами площадке и от нее разветвлялась еще на две. Две двери на этой площадке и две, наверное, на третьем этаже. Какая тишина в этом доме. И мне показалось, что никто не откроет на мой звонок. Я подошел к этой двери. Рядом с ней, как и у подъезда, остался след от какой-то таблички. Вокруг звонка венчиком завернулась сухая серая краска. Я нажал, прислушался — тихо. Еще раз нажал, подождал — ни шороха. Я надавил звонок что было силы и держал так долго, но в ответ опять ничего. Я отпустил кнопку. Может быть, здесь не работает звонок? Я колочу кулаками в закрытую дверь — нет, ничего. Я отошел к окну.