Борис Дышленко - Людмила

И если бы я не понимал, что два больших бокала вина, выпитых один за другим, многовато для такой хрупкой блондинки, я бы и в самом деле поверил в ее искренность — многие попадались на эту удочку.

«Однако, не слишком ли много я в нее влил? — думал я, поглаживая ее перегоревшей электрической лампочкой. — Как бы ее не стало тошнить».

— Спокойной ночи, — сказала она, опускаясь на каблуки.

Она улыбнулась. Она выглядела усталой и сонной, но не пьяной.

Я кивнул и вышел. Хлопнула дверь — и я услышал, как лязгает засов.

— Все в меру, — вздохнул я и стал спускаться по лестнице.

Два заскорузлых подонка сидели на подоконнике на площадке третьего этажа, один лениво размешивал на ладони табак. Не доходя, я остановился на середине пролета. Я сунул руки в карманы пиджака и, облокотившись на перила, сверху стал смотреть на них. Небольшой, но лопающийся от мышц подросток лет восемнадцати поднял на меня низколобую, опухшую рожу.

— Что вытаращился? — проквакал он отвесив для устрашения губу.

— Хочешь в морду? — спросил я его просто так, чтобы что-то спросить.

Тинеджер встал, но второй подонок удержал его за рукав.

— Не надо, — сказал он, — пойдем. Ты что, не видишь? Это же мент.

Подонки, зажав в кулаках свое зелье, нехотя двинулись вниз. Я догнал их, положил руку молодому «бычку» на плечо.

— Эй, — сказал я. — По-моему, я тебя где-то видел, парнишка.

— Чего вам, — сказал он. — Посидеть человеку не дадут. Мы же не гопники. Мирные люди.

— Ты выбери себе другую лестницу, — сказал я. — Слушайся старшего друга — он умнее.

Я обогнал их и спустился вниз.

Подонки меня не обманули: стоя уже в переулке, под аркой, я увидел, как они вышли из парадной, прошли в глубь двора и исчезли в мутных сумерках под деревьями. Через минуту там вспыхнула спичка и бледно затлели огоньки их папирос.

Я шагнул с тротуара. Чей-то бесцветный голос окликнул меня из черной «волги», стоящей напротив. Водитель в кепке с огромным клювом высунул голову из окна.

— Эй, шеф, как насчет закурить? Не найдется?

Я протянул ему пачку. Неестественно длинные пальцы ловко выхватили оттуда сигарету.

— Эх, «Шипка», — вздохнул этот пижон. — Мой шеф курит только «фирму».

— Вот и стрелял бы у своего шефа.

— Да нет, шеф, я не в обиду, — примирительно сказал шофер. — Спасибо за сигарету.

Я сунул пачку в карман, посмотрел на окно — там погас свет.

— Слушай, парень, тебе лишняя трешка не повредит? — спросил я шофера.

— Не могу, шеф, я на приколе, — сказал шофер. — Я бы с удовольствием, но...

— Отвезите его, — раздался из парадной негромкий голос приятного тембра. — Отвезите, а когда вернетесь, поставьте машину в гараж. Я сегодня останусь здесь.

Человек, говоривший это, повернулся и исчез в подъезде прежде, чем я смог поблагодарить его. Шофер открыл мне заднюю дверцу — я сел. Машина мягко тронулась с места, мы выехали на площадь, обогнули ее и, повернув на набережную, помчались на Васильевский, пока не развели мосты.

Внизу было сыро и темно, но, поднимаясь по винтовой лестнице на седьмой этаж, я все сильнее и сильнее чувствовал жару, и вонь от стоящих на площадках мусорных бачков становилась все нестерпимей. В прихожей, захлопнув дверь, я прислонился к ней спиной и с трудом отдышался. Отвалившись от нее, стал на ощупь пробираться через прихожую. В темноте задел что-то локтем — оно сорвалось с легким металлическим стуком, еще какой-то негромкий звук. Далеко внизу послышался еле слышный, непрерывный писк. Поведя рукой, поймал провод и, вытянув кверху, нащупал телефонную трубку. Я поднес ее к уху и долго слушал длинное и, может быть, волнообразное гудение. Я положил трубку на рычаг и толкнул ногой дверь. Сероватые сумерки проникли в окно. Я вошел в комнату, включил свет — и жара сразу же стала еще сильней. Я сбросил на диван пиджак, развязал галстук, бросил, снял влажную рубашку. Ничего не хотелось, только лечь, расслабиться, растянуться на диване. Я сел, закурил сигарету, включил радиоприемник. «Голос Америки», женский, с сильным акцентом, оптимистично повествовал о добрачных связях среди американских католиков. Погасил сигарету, выключил радиоприемник. Встал, с трудом заставил себя выйти в ванную. Долго смотрел в зеркало и не видел своего лица, так что, когда оно внезапно появилось, немного удивился, как будто столкнулся на улице с кем-то другим. Пустил холодную воду, приоткрыл второй кран, попробовал рукой. Прохладный душ привел меня в порядок. Причесав перед зеркалом потемневшие от воды волосы, прошел в комнату. Было приятно сидеть на диване в расстегнутой свежей рубашке и пижамных штанах. Я подумал, что хорошо бы выпить сейчас холодного пива, но пива не было, и холодильник был выключен. Постелив, я подошел к окну, чтобы попрощаться с ангелом. Сейчас он едва угадывался в плотных сумерках за крышами.

— Good bye, — сказал я ангелу, — привет.

Я лег, до половины накрылся простыней и стал думать о том, что я буду делать завтра. Мне казалось, что Иверцев сможет мне ответить на некоторые вопросы. Я подумал, нет ли у меня еще каких-нибудь возможностей, но мои мысли путались, менялись, превращались в какие-то образы и скоро накатившийся сон унес их от меня совсем.

В витрине были выставлены отрубленные женские ноги. Чулки были натянуты до самого верха и там собраны в отвратительные неряшливые пучки. Их было семь, идеальных, стройных, согнутых в колене — вместе они составляли радужный спектр. Над ними с глянцевого плаката фальшивой улыбкой улыбалась крашеная блондинка над черной латинской надписью SECRET. Ниже это название повторялось русскими буквами, а под ними помещался рекламный текст:

эластичные чулки

усиливают стройность ноги

гармонируют с любым туалетом

не нуждаются в поясе

Женщина стояла ко мне спиной, ее чудовищный обтянутый джинсами зад растекся двумя бесформенными голубыми пятнами по стеклу. Жирная, сутулая спина перла, как тесто, разрезанная узкой полоской лифчика — сквозь желтую майку рельефно проступала его пряжка.

«Надо же так одеваться в ее возрасте», — подумал я, оглядывая эту студнеобразную гору.

Я до обеда парился в своем кабинете, занимаясь сочинением «византийского» документа, где слово «секретность» заменялось словом «конфиденциальность» и подыскивались также синонимы к другим выражениям, чтобы сделать их двусмысленными и ни к чему заказчика не обязывающими, — документа, где все подразумевалось и ничто не называлось. Это была утомительная бюрократическая работа, а теперь еще напекло голову, и я не знал, настоящие ли это мухи летают у меня перед глазами или это мне только кажется от жары. Я потел и, напрягаясь, таращился то на отрубленные ноги в витрине, то на втиснутую в будку чрезвычайно болтливую женщину. Наконец, с трудом развернувшись, она навалилась на остекленную дверь и вытекла наружу, оказавшись совсем юной, никак не старше семнадцати лет, акселераткой.