Борис Дышленко - Генералиссимус

— Да как отношусь, — пожала Фира Абрамовна плечиками. — Слушаю. Интересно. Многое узнаешь, о чем у нас не пишут и не говорят. Много несправедливостей, конечно. Вы об этом?

— Ну, и об этом, — согласился Петр Иванович, — об этом тоже, но главное, меня тамошняя жизнь интересует. Вам не кажется, Фирочка, что они нас во всех отношениях здорово обогнали? И с правами — об этом я уж не говорю, — и с образом жизни. В благосостоянии они нам сто очков дадут, а?

— Да что говорить, Петя, — сказала Фира Абрамовна, — с этим не поспоришь. Цивилизованные страны, а может быть, и правда, наша плановая экономика по сравнению с ними отстает.

— И таланты, — подхватил Петр Иванович, — у нас не умеют таланты поощрять. У нас какой-нибудь профессор живет хуже, чем тамошний официант.

— У нас официанты тоже больше профессора зарабатывают, — возразила Фира Абрамовна, — только все же профессором быть почетней.

— А если какой-нибудь Кио, — сказал Петр Иванович, — или всемирно известный балерун? Вон, не зря же Макарова сбежала. И Панов вот рвется — не выпускают. А если еще какой-нибудь, уже совершенно исключительный талант, дадут ему здесь развернуться? Заработает он себе на виллу? Да хоть на квартиру. А заработает, так все равно не позволят купить больше однокомнатной. Нет, — вздохнул Петр Иванович, — у нас таланты не любят и не поощряют. Нет материальной заинтересованности.

— Это так, — сказала Фира Абрамовна, — вот мой племянник тоже рвется на Запад. Здесь ходу не дают — пятый пункт. И с жилплощадью никак. А он очень толковый инженер, конструктор. Ну, ему, может быть, и есть смысл, хотя не знаю, как он там приживется. Он все русское любит: и лыжник, и грибник — там, говорят не принято. Скучать будет. Но все-таки перспективы, человек еще молодой. А мы люди пожилые, свое практически отработали. Мне тоже не так много до пенсии. Ну и гарантия. Все-таки жилплощадь хоть какая-то есть, покупать не надо.

— Ну, это верно, — положительным образом согласился Петр Иванович, думая, что в виду такого направления лучше пока остановиться на «синице», — верно в какой-то степени. Но это все-таки коммуналка, — сказал он, — хоть и малонаселенная. А у вас как, Фирочка? Вот если бы сменяться. Не сочтите за наглость, но что в нашем возрасте кокетничать? Мы с вами люди одинокие, могли бы с чистой совестью семью завести. Ведь в наши годы это не на пылких чувствах строится, а что до симпатии, то стал бы я без нее огород городить?

А Фира Абрамовна приняла все как должное, спокойно и деловито:

— То есть это нужно понимать, Петр Иванович, как формальное предложение? — Она улыбнулась и руку подала. — Если так, я согласна.

«Не будем слишком далеко заглядывать, — думал Петр Иванович, — Может, и здесь поживем. Поживем — увидим. А капля камень точит».

Конечно, Петр Иванович понимал, что Фире Абрамовне ему в любом случае придется открыться, потому что при совместном проживании долго скрывать свою петушиную особенность все равно не выйдет. Да и не хорошо: от подруги жизни скрывать — что он, шпион? Даже если не симпозиумы, даже если ленинградское проживание, то и в этом случае для чего же скрывать? Ведь это такая экономия, можно сказать, вторая пенсия. Фира Абрамовна женщина практичная, уж наверное, возьмет это в расчет?

Но на этом Петр Иванович все-таки не ставил точку.

«Первый шаг сделан, — думал Петр Иванович, проводив Фиру Абрамовну на этот раз на Васильевский остров, — а там посмотрим».

Гуммозов около часу просидел, клюя носом, в приемной на Чайковского, восемнадцать. После дежурства он устал и хотел спать, но чувство долга не позволяло идти. Наконец в сопровождении той дамы, которая взяла у него «доклад», появился невысокий, квадратный, лет этак тридцати.

— Простите, Геннадий Никитич, заставил вас ждать. Не было свободного кабинета.

Гуммозов оценил обхождение, с достоинством встал.

Кабинет был какой-то странный, даже не похоже на кабинет, скорее какая-то столовая. Длинный стол, стулья вдоль всего стола с двух сторон и никаких письменных принадлежностей. Впрочем, у квадратного папка была. Дама, впустив их, дверь за собой закрыла, как говорится, с той стороны.

«Видно, много сюда народу ходит, — подумал Гуммозов, — если кабинеты все заняты». Ему как-то не пришло в голову, что весь этот час квадратный наводил справки об упомянутых лицах и о Гуммозове в том числе.

— Так что вы хотели бы рассказать, Геннадий Никитич? — участливо спросил квадратный, усевшись напротив Гуммозова через стол и положив перед собой свою папку.

— Сосед у меня, — сказал Гуммозов, — жили мирно и сейчас не ссоримся, так что не подумайте, ничего личного в моем к нему отношении нет. Может быть, связался не с теми, — ради справедливости предположил Гуммозов, — но с некоторых пор ведет себя странно. Вызывает подозрения.

— Чем же вызывает? — располагающе улыбнулся квадратный.

— Петухом кричит, — сказал Гуммозов и стал значительно смотреть на квадратного.

— Да, я прочел, — сказал квадратный, положив руку на папку. — Ну, может быть, странности у человека. Вот вы сами пишете про Суворова. Может быть, не только у него.

— А петух одноногий? Это тоже странность?

— Ну, понимаете, — замялся квадратный, — люди не всегда достаточно тактичны. Может быть, ваша инвалидность... Будьте выше.

— Если бы так, — отвечал Гуммозов. — Если бы так. Я могу быть выше, я бы простил. А что вы скажете насчет восемнадцатого года?

— Простите, не понял, — сказал квадратный.

— Конечно, — сказал Гуммозов, — вы в вашем возрасте можете и не знать, а моя юность, можно сказать, под эту песню прошла. И Семенкову, извините, она тоже известна.

— с выражением продекламировал Гуммозов, — а у него петух одноногий. Мало того, что одноногий петух не пойдет, но это же форменное издевательство над революционной песней. Как же вы не видите?

— Ну знаете, это шутка. Согласен, неудачная, но шутка, — сказал квадратный, — не обращайте внимания.

— И книжку не нашего производства у этого Пискорского взял.

— Какую книжку? — насторожился квадратный.

— Не помню точно, — сказал Гуммозов, — не наше имя. Кажется, Кваша.

— Кваша? — недоуменно пожал плечами квадратный. — Нет, не знаю, — сказал он, — наведу справки.

— Еврей, наверное, — неприязненно сказал Гуммозов, — фамилия еврейская, если, конечно, Кваша.

— Ну, этого не надо, — отечески пожурил квадратный, хотя Гуммозов, если б когда-нибудь был женат, мог бы сам быть ему отцом. — Национальность тут не имеет значения, — сказал квадратный, — важно, что там у человека внутри.

Почувствовал Гуммозов, что взаимопонимания у него с этим квадратным не получается. Подумал, что нет в этих молодежного запала его времен, хотя, с другой стороны, не мог бы и он в те времена так свободно высказывать свое мнение насчет чужеродного элемента. Подумал, что все-таки есть свои положительные стороны в развивающейся стабильности.