Тамара Стоун - Если бы мы знали

– Забавно, – ответил папа. – А я сейчас молился. В основном о тебе.

Я подняла на него взгляд.

– Обо мне? Почему?

Мне не нужны были его молитвы. В них скорее нуждалась Эмори. Но об этом он, разумеется, не подозревал.

Папа согнул ногу в колене, повернулся ко мне и прислонился спиной к столбу.

– Что ж, – начал он, – я молился Богу, чтобы он меня направил и нашептал нужные слова. Чтобы ты их услышала и поняла, и возможно, даже простила меня за мой проступок. И я молился за то, чтобы и ты нашла слова, которые хочешь мне сказать. И поняла, как важно их произнести, какими бы они ни были.

Я улыбнулась.

– Многовато просьб для одной молитвы.

Папа улыбнулся в ответ.

– У меня практичный подход. Целюсь сразу во все мишени! – Он ударил кулаком воздух.

Даже после всего, что он сделал, мне сложно было сердиться. Я и не хотела больше злиться на папу. Несмотря на то что в последнее время я начала замечать его недостатки, я все равно очень сильно его любила.

– Мне многое нужно тебе сказать, – продолжил он.

– Мне тоже.

– Можно я начну? – спросил он, и я кивнула, потому что как раз хотела выждать еще немного, чтобы собраться с мыслями.

Папа, похоже, тоже не был абсолютно готов. Он немного поерзал на месте и обвел взглядом лужайку.

– Я допустил ошибку, – сказал он с тяжелым вздохом. – На самом деле целый ряд ошибок, начиная с денег, отложенных тебе на учебу. Я все испортил. А потом пытался это исправить. Я думал, что делаю это ради тебя. – Он выдержал паузу и снова огляделся, словно рассчитывая обнаружить нужные слова в кронах деревьев и цветочных клумбах. – Не знаю, что со мной не так, Ханна. Когда дело касается тебя, я мыслю нерационально. Думаю только о том, как сделать тебе лучше, и не задумываюсь над последствиями.

Мне вспомнились слова Эмори, брошенные ею в тот день. « Папа – это твоя слабость, Ханна ». Мне и в голову не приходило, что и про папу можно сказать то же самое и что его слабость – это я.

– Я хотел искупить свою вину перед тобой, но делал только хуже. Потом я уже не знал, как выпутаться из паутины, которую сам же и сплел. Я неправильно поступил, что поделился с другими пасторами видео Люка. Я убедил себя в том, что так одновременно помогаю и ему, и тебе, и школе. Но это было несправедливо по отношению к нему… Я пошел против его желаний.

– Да, так и есть. – Мне вспомнился тот день, когда Люк рассматривал семейный портрет у нас в гостиной. – Он просто хотел узнать тебя поближе. И, наверное, до сих пор хочет.

Папа откинулся затылком на столб и закрыл глаза, словно переваривая сказанное мною.

– Я должен перед ним извиниться. И перед тобой тоже. – Он открыл глаза и встретился со мной взглядом. – Прости меня, пожалуйста!

Я закусила губу.

– Я тебя прощаю!

Папа не отвел взгляда.

– Я знаю, что тебе есть что сказать.

Действительно. Мне было что сказать, причем немало. Но я не знала, с чего начать. Можно было признаться в том, что я куда сильнее расстроилась из-за денег на учебу, чем он думал, но не подавала виду. Или в том, что он не просто предал мое доверие, когда распорядился видео Люка без разрешения, а совершенно неожиданно и очень сильно разочаровал меня. Или в том, что в последнее время я сомневаюсь во всем, во что раньше верила, и уже несколько недель не молилась, зато регулярно медитировала.

Можно было поговорить об этом, но все казалось незначительным по сравнению с тем, с чего все началось. Папа сказал, что допустил ряд ошибок, говорил про деньги на учебу, но началось-то все не с них. Он даже не знал о самой первой своей ошибке.

– Я должна тебе объяснить, почему мы с Эмори поссорились. – Я показала на ее дом. – Она сейчас там, рассказывает маме.

– Рассказывает о чем ? – растерянно уточнил папа. – При чем здесь вообще Эмори?

– При всем, – ответила я. У меня бешено стучало сердце, а ладони вспотели. Я глубоко вдохнула, затем медленно выдохнула. – Помнишь тот день, когда я сказала, что она у меня в комнате и ей надо с тобой поговорить? А когда мы туда зашли, ее уже не было?

– Помню.

– Так вот, на самом деле она там была. Она спряталась в шкафу. И слышала все, что мы сказали.

Папа окончательно растерялся.

– С того дня прошло несколько месяцев. Ты так и не объяснила, о чем она хотела поговорить. А что мы сказали?

Я заломила руки и посмотрела в глубину сада.

– Я начала тебе объяснять, что дело в парне, а ты меня перебил и заявил, что Эмори сильно изменилась и мне, возможно, не следует больше с ней дружить.

– И она это услышала? – Папа поморщился: видимо, вспомнил, что произнес именно такие слова, но теперь понял, как неприятно они звучат. – Ты же знаешь, что я не это имел в виду.

Я кивнула. Да, я все понимала. Но это не имело значения. Важно другое.

Не это было важно.

– Она рассердилась не из-за тебя. – Я вспомнила, как мы сидели на краешке кровати и обсуждали Эмори, не подозревая о том, что она совсем рядом, за тонкими дверцами шкафа, и мне стало тошно. – Я с тобой согласилась. Не заступилась за нее. А потом ты ушел, и она выбралась из шкафа, и я сделала только хуже. Заявила, что ты, вероятно, прав, и нам с ней не стоит больше общаться.

Папа медленно кивнул, словно мысленно составляя кусочки мозаики и собирая цельную картину нашей ссоры, которая все объясняла.

Но о худшем он еще не знал.

А худшее было на порядок хуже.

Я расправила плечи, морально подготавливая себя к следующей части монолога.

– Папа, – произнесла я.

И умолкла. Сердце яростно стучало в груди, ноги тряслись, подбородок дрожал – а я ведь еще даже не начала!

– Что?

«Не робей!» – приказала я себе.

– Она пришла к нам домой не потому, что ее обидел парень. Ну, то есть… вроде как поэтому, но… – Я запиналась и никак не могла произнести имени. – Это был не просто какой-то парень…

Папа озадаченно сощурился. До этого его явно мало волновали подробности случившегося с Эмори, но теперь он слушал очень внимательно.

– Это был Дэвид. – Я выплюнула имя, словно оно было ядовитым. А потом зажмурилась, тщетно стараясь не представлять себе то, через что пришлось пройти Эмори. – Он… Он ее зажал… И не отпускал. – Слезы текли у меня по щекам, дыхание сбилось. – Она вырвалась и убежала от него. И прибежала… сюда. – На последнем слове у меня дрогнул голос, но я ощутила громадное облегчение от того, что наконец все рассказала.

Я заплакала еще горше. Я ожидала, что папа поддержит меня и погладит по спине, но, посмотрев на него, я обнаружила, что он сидит неподвижно, с открытым ртом, широко распахнув глаза, и прижимает пальцы к вискам. Потом он встал и спустился с крыльца на лужайку, будто ему нужно было отстраниться от меня и от только что услышанного. Он остановился у забора под деревом, глядя в землю под ногами.