Дервиш Сушич - Я, Данила

— Дане, а ты стал теперь такой нежный и сильный. О, какая надежная у тебя рука! В следующий раз ты меня не узнаешь. Для тебя я верну молодость и свежесть, для тебя одного, потому что ты такой…

Я сразу вырос в собственных глазах.

Слушай-ка, борода твоя беспартийная,

а ты, оказывается, рыцарь и можешь еще покорять сердца! Без проволочки приступай к выполнению директив уездных товарищей: еще один новый костюм, ворох белья, чтоб все было в тон — костюм, рубашки и галстуки, купи еще пару легких ботинок,

руки надрай щеткой

и отмойся, ведь ты с юрьева дня путем не мылся!

Уверенно шагай в Завтра, элегантный и полный достоинства, как тебе и предписано. А ежели снова в голову полезут твои крестьянские или партизанские комплексы, ступай наверх, в лес, налакайся, наревись, выспись и вернись на люди зрелым и галантным господином, излучающим улыбки и учтивость, элегантным товарищем Данилой, надевшим крестьянину в себе намордник и посадившим его на три толстые цепи, на каких держат медведей и племенных быков.

Фаэтон привез нас в городок, умытых любовью и окрыленных надеждой.

Я долго втолковывал потерпевшему от меня товарищу председателю уездного совета (с партийным комитетом я больше не связан организационно): не хочу в Орахово, хочу в Виленицу. Председатель умело прощупывал, зачем мне вдруг понадобилась Виленица! Я столь же умело избегал поминать Малинку. Наконец он пообещал рекомендовать товарищам в Виленице взять меня (печально, но факт, меня уже надо «рекомендовать!»). В полдень я снова позвонил председателю. Он сказал, что товарищи в Виленице удовлетворили его просьбу. И еще раз повторил директиву:

Данила,

надеюсь, ты всегда будешь вести себя достойно и учтиво, будешь одеваться как подобает современному человеку и руководителю, превзойдешь других вежливостью и вниманием, не будешь раздавать людям оплеухи, и тем паче председателям, ибо, как ты убедился, от этого один вред тебе, свою трудовую энергию будешь проявлять строго в рамках закона и возможностей коммуны и

постараешься жениться.

Так я остался в Малинкиной Виленице.

В кабинете председателя общины, точно в засаде, меня ждали три человека: председатель, его заместитель и агроном. Когда я показался в дверях, все трое схватились за подлокотники кресел, готовые то ли ринуться в бой, то ли драпануть. Стало быть, уже наслышаны обо мне. Три пары глаз вонзились в меня, как копья стражи. Стой! Погоди, посмотрим, каков ты есть! Дурачье, вы и не знали, что я учтивейший из людей. Учтивейший и внимательнейший товарищ и господин югослав. Венская дипломатическая школа в общинно-провинциальном варианте.

Я с ходу принялся разоружать их.

— Добрый день, товарищ председатель! — сказал я голосом, каким говорят секретарши в первый год службы, гимназисты, приходящие в совет выбивать стипендию, и старые герои-аппаратчики предпенсионного возраста. Прибавьте к этому задумчивый вид и чуть склоненную набок голову — и вы увидите, что достоинство я сохранил. Добрый день, Никола Евджевич, говорю я про себя, добрый день, старая тля, знаю я тебя аж с сорок первого, когда ты удрал домой будто бы переодеться, а через десять дней вдруг захороводился с четниками, хотя, не возьму грех на душу, как только началась перестрелка, опять перебежал к нам. Добрый день, председатель, славно ты устроился в этом кресле, побегал, видно, на задних лапках, прежде чем сесть в него. Знаю, как ты лип к начальству, стрелял только в дни революционных праздников. Ну чего ты на меня уставился? Не видишь, что я смеюсь над тобой? Впрочем, тебе это не понять. Где тебе знать, как богата гамма улыбок! В нее ныне, как в кулек целлофановый, можно все вложить, вплоть до блевотины. Она становится уже родовым признаком. Лет через сто дети будут рождаться с улыбкой: «Простите, мама, так уж получилось!»

— Добрый день, товарищ заместитель председателя!

Сдается мне, мы где-то встречались? Скоевец с сорок шестого, мусульманский бедолага, которого кто-то из жалости пристроил в Красный Крест. А бедолага дважды в день плотно обедал и быстренько прозрел. Сухопарый желтокожий человек с классовым сознанием, отточившимся на первой же политической хрестоматии, обладал острым взглядом. Нет, не похож ты на здешних Муйо и Мухаммедов, медлительных и добродушных, пока их не заведет какой-нибудь газават. Как-то ты по-османски затаился. Какие такие достоинства позволили тебе прыгнуть выше собственной головы? Слышал я, что сербы любят тебя больше, чем мусульмане, и что ты знаешь на память, кто сколько платит налогу. И что тишина, сопутствующая каждому твоему слову и недоброму взгляду, открывает перед тобой все пути-дороги. Впрочем, как бы там ни было, боснийские аджамиогланы и соколовичи [19] Аджамиогланы ( тур.; букв.: чужие дети) — боснийские мальчики из христианских семей, увезенные насильно в Оттоманскую империю, обращенные в ислам и взятые на военную службу. Многие из них стали видными государственными деятелями. Например, великий визирь Мехмед-паша Соколович (ок. 1505—1579). смогли укатать Оттоманскую империю, чего Оттоманская империя так и не смогла учинить со своей крошечной Боснией.

Ну что ты так испытующе смотришь на меня, будто царская казна ограблена и Данила на подозрении? Ну да шут с тобой, смотри, коли охота, только уж смотри открытыми глазами и с умом, тогда увидишь, что я самый обыкновенный босниец, которому приказано влезть в шкуру понежнее и в одежду поэлегантнее.

— Добрый день, товарищ агроном!

Знамя науки в этом девственном лесу сельскохозяйственной отсталости, знамя, которое, если что-либо не изменится в масштабах всей страны, эти горе-специалисты скатают и забросят на чердак. Я не знаю тебя, но читаю, как учебник по введению в политическую экономию. При одном взгляда на тебя черная зависть вонзила в мое сердце свои клыки. Молодой, косая сажень в плечах, сложенный по всем канонам ваяния, прекраснее наипрекраснейшей девушки, какая у тебя только была, а ручищи — ну просто богатырские, о симпатичный щенок, хотел бы я знать, кто тебя вылепил! Только вот что-то уже туманятся твои глаза. Неужели канцелярщина начала делать свое дело? Или ты пристрастился к рюмке, как обыкновенно бывает с чувствительными, душевными интеллигентами в этих маленьких и захудалых местечках? Ладно, увидим…

Улыбкой и самым сердечным тоном, каким я поздоровался, я разоружил их, как говорится, до гачника. Председатель вскочил, обнял меня и поцеловал. Потому, кстати, что только у нас с ним в этой компании были медали первоборцев. Как-никак боевые товарищи. Исключая, разумеется, те два месяца, что он провел с четниками. Но поскольку он опустил сей факт из своей партийной и военной биографии, я тоже опускаю его — чего там мелочиться!