В Хижняк - Конец черного лета

— С вашего позволения я закурю, — сказал он и снова щелкнул, на этот раз зажигалкой фирмы «Ронсон». — Вам не предлагаю, ибо чувствую, что имею дело с противницей курения. Вот теперь я готов слушать рассказ о героических буднях сегодняшней молодежи.

— Мне бы сейчас нужно было встать и уйти, чтобы не слышать ваши плоские шуточки, но я этого не сделаю и буду говорить. И не о лучших представителях советской молодежи — она совершенно не нуждается в адвокатах. Я расскажу вам об одной судьбе… (Впоследствии Юлия так и не смогла ответить себе на вопрос, почему она это сделала). Какая-то подсознательная мысль, интуитивное движение души побудило ее рассказать этому молодому баловню о судьбе Завьялова.

Может, она уже тогда решила для себя, что же считать настоящими ценностями в этом мире? Или ей просто надоел тон собеседника, который считал себя эдакой «последней инстанцией» в любом разговоре или споре, и надо было его хорошенько встряхнуть, заставить посмотреть на себя со стороны. Но почему тогда именно история Федора показалась ей союзницей в этом довольно-таки трудном предприятии?

— Начну я с того, что в одной семье надолго поселилось горе — настоящее, не выдуманное. А семья была прочной, дружной, и каждый здесь был человеком порядочным, честным — отец, мать, их сын. Дед того, о ком я хочу вам рассказать, пал геройской смертью в годы Великой Отечественной войны. Погиб он честно, в открытом бою, проявив мужество и стойкость. Прошло время, и судьба, которая, к сожалению, еще не научилась отличать хороших людей от плохих, сначала нанесла этой семье еще один страшный удар — в автомобильной катастрофе погиб отец мальчика-подростка, водитель тяжелого грузовика, погиб, стремясь избежать напрасных человеческих жертв. Но себя не уберег. А цепная реакция продолжалась: мать парнишки, не выдержав нового очередного горя, попала в психиатрическую лечебницу, где провела не один год. Подросток остался вдвоем с бабушкой. — Юлия сделала маленький глоток из фужера, на секунду отвернулась к окну, затем продолжала:

— Ему было шестнадцать лет, когда он тоже покинул дом и тоже не по своей воле. Однажды, возмутившись тем, что соседские мальчишки варварски ломали ветки черешни, посаженной еще дедом-танкистом, юноша вышел один против них и был жестоко избит. Придя в себя, он, потеряв на какое-то время самообладание, находит этих мальчишек, безмятежно спящими неподалеку от исковерканной и поломанной черешни и ударяет камнем одного из них — тот остается калекой, а парню дали десять лет…

— И вот он в тюрьме. А там люди разные, чаще, конечно, плохие. И он вновь попадает в беду. Над ним хотели совершить насилие, опозорить его за то, что он отказался плясать под чужую дудку, могли и убить. Защищая себя, он, как выражаются юристы, превысил норму допустимой обороны и сам убил своего главного врага, надо сказать, человека очень мерзкого и низкого. Представляете себе это, Гаррик?

По всему было видно, что рассказ, если не взволновал, то уже заинтересовал Гаррика. Он слушал внимательно, поэтому даже не сообразил, что Юлия обращается к нему с вопросом.

— Да, конечно… То есть трудно даже представить. Это какой-то кошмар.

— Это жизнь, Гаррик. Пусть в чем-то исключительная, но жизнь. Правда, лишь одного человека, но это ведь тоже человек…

— Что же было дальше? — нетерпеливо перебил девушку Гаррик.

— А дальше было то, что парню дали еще десять лет, и вместе с тем, что ему оставалось, вышло целых четырнадцать лет. Его переводят в другую колонию. И вот уже на новом месте его находят дружки убитого и наносят ему тяжелейшее ранение.

— Ну, кошмар! Кто рассказал вам эту историю?

— Мой отец.

— Откуда же она ему стала известна?

— Он встретил этого человека на этапе, Гаррик.

— Ваш отец в тюрьме?!

— Он в лагере.

После затянувшейся паузы Гаррик наконец выдавил из себя:

— Как же так? Ваш отец, и вдруг в тюрьме. Глядя на вас, этого никак не скажешь…

— А что, по вашему мнению, это должно быть написано на моем лице? — рассмеялась Дальская.

— Да, то есть нет. Как же так? Он тоже бандит?

— Почему тоже?

— Ну, этот ваш парнишка, он разве не…

— Думаю, что нет. И отец мой не бандит, он доктор наук и обвинен совсем в другом.

— Все это уму непостижимо… Ваш отец сидит за политику! — Гаррика ударил озноб. Он даже взъерошил свои волосы, что, видимо, делал редко, так как постоянно следил за своей внешностью и всем, что ее украшает.

Юлия нахмурилась.

— Мой отец до глубины души партийный человек. И все постижимо, Гаррик, это ведь и есть жизнь. И вас это не должно удивлять, вы ведь инженер по технике безопасности!

— Ну, знаете, — даже обиделся Гаррик, — причем здесь техника безопасности? И вообще…

— Что вообще?

— Нам пора возвращаться, — вдруг довольно жестко произнес он.

В купе Юлия сразу же легла отдыхать и незаметно для себя уснула. Разбудили ее голоса молодоженов, которые нежно, но настойчиво в чем-то пытались переубедить друг друга. Чаще всего повторялись слова «ресторан» и «никогда».

— О, Юлечка, хорошо, что вы проснулись. Мы как раз собираемся в ресторан, — видно было, что слабая половина человечества (как истинно современная женщина) победила в нелегком споре.

— Вы, пожалуйста, присмотрите за вещами.

— А где же Гаррик?

— Так ведь он вышел в Чите. Сказал, что здесь живут его родственники и ему нужно их повидать.

— Да-да, как я это забыла… — Юлия отвернулась к окну, скрывая свое удивление и даже некоторую растерянность.

Она долго смотрела в зимнюю мглу, изредка прорезываемую светящимися точками станционных и жилых построек, мимо которых, не останавливаясь, пролетали пассажирские поезда. Ну что же, Гаррик есть Гаррик, подумалось ей, таких, к сожалению, нынче не так уж и мало. Вспомнились ей трогательные наставления и предостережения подруги: «Он очень опасен, смотри…» Пожалуй, такой может вскружить голову. Говорить и создавать вокруг себя атмосферу собственного великодушия он умеет. Но что за всем этим? И зачем она вдруг рассказала именно ему историю Завьялова?

Нет, все правильно, пусть немного подумает над такой вот чужой судьбой, если он вообще еще не разучился думать о ком-либо, кроме самого себя. А что же Федор? Ведь он совершенно ей незнаком, да и что она может сказать о нем, кроме того, что узнала из писем отца? Ровным счетом ничего. Так почему же сегодня с каким-то особым вниманием и пониманием она воспринимала давно известные ей факты из жизни Федора, к тому же еще и в собственном пересказе. Странное что-то с ней происходит. Гаррик, Федор… Ой, Юлька, куда-то не туда тебя заносит.

Приокеанск встретил Валентину Никитичну ярким солнечным днем, тяжелым дыханием огромного порта, мимо которого, сдерживая уже свой бег, тянулись на последних километрах уставшие в длинной дороге поезда. Вначале Валентина Никитична даже растерялась от всей этой шири и шума. К тому же ей неловко было останавливать прохожих и узнавать у них, как добраться до колонии.